Борис Акунин - Любовник смерти

– А ну шагай за мной, – ухмыльнулся Проха. – Так пойдёшь или для почину юшку пустить?

– Куда идти-то? – спросил Сенька, так пока и не опомнившись от фиаски замечательно придуманной проекции. – Ты чего вцепился? Пусти!

Проха лягнул его носком сапога по щиколотке, больно.

– Пошли-пошли. Один хороший человек побалакать с тобой желает.

Если по-настоящему, по-хитровски драться – на кулаках или хоть ремнями – Проха бы в два счета его забил. Но зря что ли Сенька японской мордобойной премудрости обучался?

Когда Маса-сенсей понял, что настоящего бойца из Скорика не выйдет – очень уж ленив и боли боится, то сказал: не стану, Сенька-кун, тебя мужскому бою учить, научу женскому. Вот один такой урок, как бабе себя соблюсти, если охальник её за шиворот ухватил и сейчас бесчестить станет, Скорик сейчас и припомнил.

– Просе этого, – сказал сенсей, – торько пареная репка.

Ребром левой ладони, снизу, полагалось бить срамника по самому кончику носа, а как голову запрокинет – костяшками правой кисти в адамово яблоко. Сенька, наверно, раз тыщу этак по воздуху молотил: раз-два, левой-правой, по носу – в кадык, по носу – в кадык, раз-два, раз-два.

Вот и сейчас это самое раз-два исполнил, полсекундочки всего и понадобилось.

Как пишут в книжках, результат превзошёл все ожидания.

От удара по носу – несильного, почти скользящего – Прохина голова мотнулась назад, а из дырок брызнуло кровью. Когда же Сенька сделал “два”, аккурат по подставленному горлу, Проха захрипел и повалился.

Сел на землю, одной рукой за горло держится, другой нос зажимает, рот разинут, глаза закатились. А кровищи-то, кровищи!

Скорик прямо напугался – не до смерти ли убил?

Сел на корточки:

– Эй, Проха, ты чё, помираешь что ли?

Потряс немножко. Тот хрипит:

– Не бей… Не бей больше! А, а, а! – хочет вдохнуть, а никак.

Пока не опомнился, Сенька на него по всей форме насел:

– Говори, гад, на кого шестеришь! Не то вдарю по ушам – зенки повылезут! Ну! На Князя, да?

И замахнулся обеими руками (был ещё и такой приём, из несложных – нехорошему человеку разом пониже обоих ушей врезать).

– Нет, не на Князя… – Проха потрогал мокрый от крови нос. – Сломал… Костяшку сломал… У-у-у!

– А на кого? Да говори ты!

И кулаком ему – прямо в серёдку лба. Такого приёма сенсей не показывал, само собой получилось. Прохе-то, поди, ничего, а Сенька себе все пальцы поотшиб. Однако подействовало.

– Нет, там другой человек, пострашней Князя будет, – всхлипнул Проха, заслоняясь руками.

– Пострашней Князя? – дрогнул голосом Скорик. – Кто такой?

– Не знаю. Бородища у него чёрная, до пупа. Глаз тоже чёрный, блестящий. Боюсь я его.

– Да кто он? Откуда? – не на шутку забоялся Сенька. Бородища до пупа, чёрный глаз. Ужасы какие!

Проха зажал пальцами нос, чтоб перестало течь. Загнусавил:

– Кдо-одгуда де ведаю, а хочешь посбодредь – покажу. Встреча у бедя с дим, скоро. В ерохидском подвале…

Опять ерохинский подвал. У, проклятое место. И Синюхиных там порезали, и самого Сеньку чуть жизни не лишили.

– Зачем встреча-то? – спросил Скорик, ещё не решив, как быть. – Доносить будешь, как за Смертью следил?

– Буду.

– А на что она твоему бородатому?

Проха пожал плечами, пошмыгал носом. Кровь уже не лила.

– Моё дело маленькое. Ну что, вести или как?

– Веди, – решился Сенька. – И смотри у меня. Если что – голыми руками насмерть убью. Меня этому один колдун обучил.

– Важно научил, ты теперь кого хошь отметелить можешь, – заискивающе оскалился Проха. – Я ничего, я, Сеня, как велишь. Жить мне пока не надоело.

Дошли до Татарского кабака, где вход в Ероху. Скорик пару раз пленника в бок пихнул, для пущей острастки, и ещё погрозился: гляди, мол, у меня, только попробуй удрать. По правде сказать, сам побаивался – ну как развернётся, да врежет кулаком под вздох. Но, кажется, опасался зря. От японской науки Проха пришёл в полное смирение.

– Сейчас, сейчас, – приговаривал Проха. – Сам увидишь, какой это человек. Я что, я ведь от страху одного. А ослобонишь меня от этого душегуба, я тебе, Скорик, только спасибо скажу.

В подвале повернули раз, другой. Отсюда уже было рукой подать до залы, где вход в сокровищницу. И до коридора, где Сеньку чуть жизни не лишили, тоже близёхонько. Вспомнил Скорик, как ему мощная лапища волосы драла и шею ломала, – задрожал весь, остановился. От первоначального куражу, с которого решил сам всё дело распутать, мало что осталось. Извиняйте, Эраст Петрович и Маса-сенсей, а выше своей силы-возможности не прыгнешь.

– Не пойду я дальше… Ты сам с ним… А после мне обскажешь.

– Да ладно, – дёрнул его за рукав Проха. – Близко уже. Там закуток есть, спрячешься. Но Сенька ни в какую.

– Без меня иди.

Хотел назад податься, а Проха крепко держит, не выпускает.

Потом вдруг как обхватит за плечи, как заорёт:

– Вот он, Скорик! С поймал я его! Сюда бежите!

Цепкий, гад. И не врежешь ему, и не вырвешься.

А из темноты, приближаясь, загрохотали шаги – тяжёлые, быстрые.

Сенсей учил: если лихой человек обхватил за плечи, проще всего, не мудрствуя, двинуть его коленкой по причинному месту, а если он стоит так, что коленкой не размахнёшься или не достанешь, тогда откинься сколько можно назад и бей его лбом по носу.

Вдарил, что было силы. Раз, ещё раз. Будто баран в стенку.

Проха заорал (нос-то и без того сломанный), закрыл харю-физиономию руками. Сенька рванул с места. Еле поспел – его уж сзади схватили за шиворот. Ветхая ткань затрещала, гнилые нитки лопнули, и Скорик, оставив в руке у Прохиного знакомца кусок рубища, понёсся вперёд, в темноту.

Сначала-то стреканул безо всякого рассуждения, только бы оторваться. И только когда топот сапожищ малость поотстал, вдруг стукнуло: а куда бежать-то? Впереди та самая зала с кирпичными колоннами, а за ней-то тупик! Оба выхода на улицу отрезаны – и главный, и к Татарскому кабаку!

Сейчас догонят, зажмут в угол – и конец!

Одна только надежда и оставалась.

В зале Сенька бросился к заветному месту. Наскоро, ломая ногти, выдрал из лаза два нижних камня, вполз на брюхе в брешь и замер. Рот разинул широко-широко, чтоб вдыхать потише.

Под низкими сводами заметалось эхо – в подвал вбежали двое: один тяжёлый и громкий, второй много легче.

– Дальше ему деться некуда! – послышался задыхающийся Прохин голос. – Тут он, гнида! Я по правой стеночке пойду, а вы по левой. Щас сыщем, в лучшем виде!

Скорик опёрся на локти, чтоб подальше отползти, но от первого же движения под брюхом зашуршала кирпичная крошка. Нельзя! И себя погубишь, и клад выдашь. Лежать нужно было тихо, да Бога молить, чтоб дыру возле пола не приметили. Если у них с собой лампа – тогда всё, пиши пропало.