Борис Акунин - Коронация, или Последний из романов

Над этим бумажным прямоугольником, белевшим посреди призеркального столика мы и собрались: я, двое агентов и Фандорин, необычно румяный и с заметно скособоченным воротничком.

Пока он допрашивал почтальона – каким путём шёл, да не оставлял ли где сумку, я трясущимися пальцами вскрыл конверт, и вместе со сложенным вчетверо листком вынул локон мягких, золотистых волос.

– О Господи! – вырвалось у меня, потому что волосы вне всякого сомнения принадлежали Михаилу Георгиевичу.

Фандорин оставил испуганного почтальона и присоединился ко мне. Мы прочли послание вместе.

Господа, вы нарушили условия сделки. Ваш посредник попытался отбить товар силой, не заплатив оговорённой платы. Как первое предупреждение посылаю вам прядь волос принца. При следующем вероломстве с вашей стороны получите его палец.

Господину с собачьими бакенбардами доверия больше нет. Иметь с ним дело я отказываюсь. Сегодня на встречу должна придти гувернантка принца, которую я видел в парке. Чтобы не обременять даму тасканием тяжёлого чемодана, на сей раз извольте передать мне в качестве очередного взноса сапфировый бант-склаваж работы лейб-ювелиров царицы Елисаветы – эта безделушка, по мнению моего специалиста, стоит как раз миллион или, возможно, чуть больше, но ведь мы не станем мелочиться?

Начиная с шести часов пополудни гувернантка должна в совершенном одиночестве прогуливаться по Арбату и окрестным переулкам – каким ей угодно маршрутом, однако же выбирая места побезлюдней. К ней подойдут.

Искренне ваш, доктор Линд.

– Боюсь, это невозможно, – вот первое, что я сказал.

– П-почему? – спросил Фандорин.

– По росписи коронных драгоценностей бант-склаваж причислен к coffret [15] Шкатулка (фр.) царствующей императрицы. – Ну и что?

Я только вздохнул. Откуда ему было знать, что для её Величества, ревниво охраняющей достоинство своего несколько призрачного статуса, коронные драгоценности имеют особенное, болезненное значение. По установленному церемониалу овдовевшая императрица обязана передавать coffret своей преемнице немедленно по восшествии новой царицы на престол, однако Мария Феодоровна, будучи ценительницей прекрасного, а также особой своенравной (и, скажем откровеннo, не слишком жалуя невестку) расставаться с драгоценностями не пожелала и запретила своему венценосному сыну докучать ей разговорами на эту тему. Возникла тягостная ситуация, когда его величество, являющийся с одной стороны почтительным сыном, а с другой, любящим супругом, оказался, что называется, между двух огней и не знал, как ему быть. Противостояние длилось много месяцев и закончилось совсем недавнo неожиданным, но сильным демаршем молодой императрицы. Когда, после многочисленных намёков и даже прямых требований с её стороны, Мария Феодоровна прислала малую часть coffret (в основном нелюбимые ею изумруды), Александра Феодоровна объявила супругу, что считает ношение драгоценностей дурновкусием и отныне ни на каких церемониях бриллиантов, сапфиров, жемчуга, золота и прочих суетных украшений носить не станет. И сослалась на Священное Писание, где сказано:

«Доброе имя лучше большого богатства, и добрая слава лучше серебра и золота». После такой угрозы пришлось-таки императрице-матери расстаться с драгоценностями, и, насколько мне было ведомо, всё содержимое coffret Александра Феодоровна привезла в Москву, дабы на многочисленных балах, приёмах, церемониях предстать перед подданными и чужеземными посланцами во всем блеске. Нужно было срочно добраться до Георгия Александровича.

Перед тем, как перебежать от ландо Марии Феодоровны к конной группе великих князей, мне пришлось задержаться, ибо шествие как раз вступило на Триумфальную площадь и мой манёвр слишком бы бросился в глаза. Часы показывали уже половину второго. Времени оставалось всё меньше.

Удобный случай представился, когда в небо с крыши большого дома на углу Тверской взвились ракеты, оставляя за собой шлейфы разноцветного дыма. Публика, как по команде, задрала головы вверх и восторженно загудела, а я быстро пересёк открытое пространство и спрятался меж конских крупов. Согласно церемониалу, каждую из лошадей, на которых восседали их высочества, вёл под уздцы кто-то из придворных кавалеров. Я увидел Павла Георгиевича, с тоской во взоре и голубовато-зелёным оттенком лица; рядом вышагивал бодрый и румяный Эндлунг.

– Афанасий, – жалобно позвал меня его высочество. – Мочи нет. Добудь рассольчику. Ей-богу, сейчас вытошнит…

– Потерпите, ваше высочество, – сказал я. – Скоро уже Кремль.

И стал протискиваться дальше. На меня недоуменно покосился какой-то чинный господин, судя по красным выпушкам на обшлагах и пуговицах с охотничьими рожками, из егермейстеров, которых в новое царствование расплодилось столько, что всех не упомнишь.

Трое дядьев его величества образовывали первый ряд великокняжеского кортежа. Я пробрался к рыжему текинцу Георгия Александровича, взял его под уздцы (так что теперь нас, подуздных, оказалось двое – я и шталмейстер граф Антон Аполлонович Опраксин) и молча сунул его высочеству письмо от Линда.

Увидев локон, Георгий Александрович переменился в лице. Быстро пробежал глазами строчки, тронул текинца шпорами в поджарые бока и стал медленно догонять одинокую фигуру государя. Граф в ужасе выпустил уздечку. Я тоже.

Можно было не сомневаться, что теперь в международной политике разразится настоящая буря. То-то нынче полетят шифрованные депеши иностранным дворам и правительствам: генерал-адмирал Георгий Александрович демонстрирует своё особенное положение при царе и, вероятно, отныне может считаться самой влиятельной персоной Российской империи. Пускай. Не до того.

Гордо подбоченясь, точь-в-точь как племянник, его высочество неспешно приблизился к государю и поехал рядом, всего на пол-корпуса сзади. Дородная фигура генерал-адмирала смотрелась куда величественней, чем узкий силуэт самодержца. По подрагиванию пышного уса его высочества я догадался, что Георгий Александрович, не поворачивая головы, докладывает императору о письме. Голова царя заметно дёрнулась в сторону. Потом точно так же зашевелился ус, менее пышный, чем у Георгия Александровича, и великий князь стал потихоньку отставать – пока не сравнялся с братьями.

Поскольку я находился совсем близко, то слышал, как Кирилл Александрович бешено прошипел:

– Tu es fou, Georgie, ou quoi? [16] Ты что, Джорджи, с ума сошёл? (фр.)

Не знаю, заметили ли москвичи, что после того, как торжественный кортеж ступил на Тверскую, движение колонны существенным образом убыстрилось, но уже двадцать минут спустя государь въезжал в Спасские ворота, а ещё через четверть часа от крыльца Большого Кремлёвского дворца одна за другой отъехали закрытые кареты.