Борис Акунин - Особые поручения: Декоратор

– Что, прислушивались? – спросил сторожа Фандорин.

– А як же, – ответил тот. – Палили ж. Да и погано я сплю по ночам. Думы разные в голову лезут. До самого светочка все ворочался. Кажите, пан генерал, неужто хлопчик тый молоденький и вправду преставился? Такой востроглазенький був, и к простым людынам ласков.

Про коллежского советника было известно, что с нижестоящими он всегда вежлив и мягок, однако нынче Лялин его прямо не узнавал. На трогательные слова сторожа чиновник ничего не ответил, да и к ночным думам Пахоменки ни малейшего интереса не проявил. Резко отвернулся, бросил свидетелям через плечо:

– Идите. С кладбища никому не отлучаться. Можете понадобиться. А вы, Грумов, извольте остаться.

Ну и ну, словно подменили человека.

Испуганно захлопавшего глазами ассистента Фандорин спросил:

– Чем занимался Захаров вчера вечером? И поподробнее.

Грумов виновато развел руками:

– Не могу знать. Егор Виллемович вчера были очень не в духе, все ругались, а после обеда велели мне домой уходить. Я и ушел. Даже не попрощались – он в кабинете у себя заперся.

– «После обеда» это в котором часу?

– В четвертом-с.

– «В четвертом-с», – повторил коллежский советник, почему-то покачал головой и, повидимости, утратил к чахоточному ассистенту всякий интерес. – Идите.

Лялин подошел к коллежскому советнику, деликатно покашлял.

– Я тут словесный портрет Захарова набросал. Не угодно ли посмотреть?

Даже не глянул подмененный Фандорин на превосходно выполненное описание, отмахнулся. Довольно обидно было наблюдать такое неуважение к служебному рвению.

– Всё, – резко сказал чиновник. – Больше никого допрашивать не нужно. Вы, Лялин, отправляйтесь в больницу «Утоли мои печали» что в Лефортове и доставьте ко мне на Тверскую милосердного брата Стенича. А Сысуев пусть едет на Якиманскую набережную и привезет фабриканта Бурылина. Срочно.

– Но как же насчет словесного портрета Захарова? – спросил Лялин, дрогнув голосом. – Ведь, я чай, в розыск объявлять будем?

– Не будем, – рассеянно ответил Фандорин, оставив бывалого агента в полном недоумении, и быстро зашагал к своему чудесному экипажу.

В кабинете на Тверской коллежского советника дожидался Ведищев.

– Последний день, – строго сказал долгоруковский «серый кардинал» вместо приветствия. – Надо сыскать англичанца этого полоумного. Сыскать и честь по чести доложить. Иначе сами знаете.

– А вы-то, Фрол Григорьевич, откуда про Захарова знаете? – не особенно, впрочем, удивившись, спросил Фандорин.

– Ведищев все, что на Москве происходит, знает.

– Надо было тогда и вас в список подозреваемых включить. Вы ведь его сиятельству банки ставите и даже кровь отворяете? Стало быть, занятия медициной для вас не внове.

Шутка, однако, была произнесена голосом тусклым, и видно было, что думает чиновник о чем-то совсем ином.

– Анисий-то, а? – вздохнул Ведищев. – Вот уж беда так беда. Толковый он был, недомерок. По всему должен был высоко взлететь.

– Шли бы вы себе, Фрол Григорьевич, – сказал на это коллежский советник, явно не расположенный сегодня предаваться чувствительности.

Камердинер обиженно насупил сивые брови и перешел на официальный тон:

– Мне, ваше высокоблагородие, велено передать, что граф-министр нынче утром отбыли в Питер в сильном неудовольствии и перед отъездом очень грозились. А также велено выяснить, скоро ли следствию конец.

– Скоро. Передайте его сиятельству, что мне осталось провести два допроса, получить одну телеграфную депешу и совершить небольшую вылазку.

– Эраст Петрович, Христом-Богом, к завтрему-то управитесь? – моляще спросил Ведищев. – Пропадем же все…

На вопрос Фандорин ответить не успел, потому что в дверь постучали, и дежурный адъютант доложил:

– Доставлены задержанные Стенич и Бурылин. Содержатся в разных комнатах, как велено.

– Сначала Стенича, – приказал офицеру чиновник, а камердинеру показал подбородком в сторону выхода. – Вот и первый допрос. Всё, Фрол Григорьевич, подите, некогда.

Старик покладисто кивнул плешивой башкой и заковылял к выходу. В дверях столкнулся с диковатого вида человеком – патлатым, дерганым, худющим, однако пялиться на него не стал. Споро зашаркал войлочными подошвами по коридору, свернул за угол, открыл ключом кладовку.

Кладовка оказалась не простая, а с неприметной дверкой в самом дальнем углу. Дверка тоже отпиралась особенным ключиком. За дверкой обнаружился стенной шкаф. Фрол Григорьевич втиснулся туда, сел на стул, на котором лежала покойная подушечка, бесшумно сдвинул заслонку в стене, и вдруг через стекло сделалась видна вся внутренность секретного кабинета, послышался слегка приглушенный голос Эраста Петровича:

– Благодарю. Пока придется посидеть в участке. Для вашей же безопасности.

Камердинер нацепил очки с толстыми стеклами и прильнул к потайному отверстию, но увидел лишь спину выходящего. Допрос называется – трех минут не прошло. Ведищев скептически крякнул и стал ждать, что будет дальше.

– Давайте Бурылина, – повелел Фандорин адъютанту.

Вошел татаристый, мордатый, с нахальными разбойничьими глазами. Не дожидаясь приглашения, уселся на стул, забросил ногу на ногу, закачал богатой тростью с золотым набалдашником. Сразу видать миллионщика.

– Что, опять требуху смотреть повезете? – весело спросил миллионщик. – Только меня этим не проймешь, у меня шкура толстая. Это кто сейчас вышел-то? Не Ванька Стенич? Ишь, рожу отворотил. Будто мало ему от Бурылина перепало. Он ведь в Европы на мои катался, при мне приживалом состоял. Жалел я его, бессчастного. А он мне же в душу наплевал. Сбежал от меня из Англии. Забрезговал мной грязненьким, чистенького житья возжелал. Да пускай его, пропащий человек. Одно слово – психический. Сигарку задымить позволите?

Все вопросы миллионщика остались без ответа, а вместо этого Фандорин задал свой вопрос, Ведищеву вовсе непонятный.

– У вас на встрече однокашников длинноволосый был, обтрепанный. Кто таков?

Но Бурылин вопрос понял и ответил охотно:

– Филька Розен. Его вместе со мной и Стеничем с медицинского турнули, за особые отличия по части безнравственности. Служит приемщиком в ломбарде. Пьет, конечно.

– Где его найти?

– А нигде не найдете. Я ему перед тем, как вы пожаловали, сдуру пятьсот рублей отвалил – разнюнился по старой памяти. Теперь пока до копейки не пропьет, не объявится. Может, в каком московском кабаке гуляет, а может и в Питере, или в Нижнем. Такой уж субъект.

Это известие почему-то до чрезвычайности расстроило Фандорина. Он даже вскочил из-за стола, вынул из кармана зеленые шарики на ниточке, сунул обратно.