Борис Акунин - Особые поручения: Пиковый валет

Шеф посмотрел на своего ассистента не то с укоризной, не то с сожалением, и Анисий вдруг сообразил.

— Да что вы! — ахнул он. — Эраст Петрович, не погубите! Какой из меня индеец! Ни за что не соглашусь, хоть казните!

— Вы-то, Тюльпанов, положим, согласитесь, — вздохнул Фандорин, — а вот с Масой придется повозиться. Роль старой кормилицы вряд ли п-придется ему по вкусу…

Вечером 18 февраля в Дворянское собрание и в самом деле съехалась вся Москва. Время было веселое, бесшабашное — масленичная неделя. В притомившемся от долгой зимы городе праздновали чуть ли не каждый день, но сегодня устроители особенно расстарались. Вся белоснежная лестница дворца была в цветах, пудреные лакеи в фисташковых камзолах так и бросались подхватывать сброшенные с плеч шубы, ротонды и манто, из залы доносились чудесные звуки мазурки, а в столовой заманчиво позвякивали хрусталь и серебро — там накрывали столы к банкету.

Повелитель Москвы, князь Владимир Андреевич, исполнявший роль хозяина бала, был подтянут и свеж, с мужчинами ласков, с дамами галантен. Однако истинным центром притяжения в мраморной зале сегодня оказался не генерал-губернатор, а его индийский гость.

Ахмад-хан всем очень понравился, в особенности барышням и дамам. Был он в черном фраке и белом галстуке, однако голову набоба венчала белая чалма с преогромным изумрудом. Иссиня-черная борода восточного принца была подстрижена по последней французской моде, брови изогнуты стрелками, а эффектнее всего на смуглом лице смотрелись ярко-синие глаза (уже выяснилось, что мать его высочества — француженка).

Чуть сзади и сбоку скромно стоял секретарь царевича, тоже привлекавший к себе немалое внимание. Собою Тарик-бей был не так пригож, как его господин, и статью не вышел, но зато, в отличие от Ахмад-хана, он явился на бал в настоящем восточном костюме: в расшитом халате, белых шальварах и золоченых, с загнутыми носами туфлях без задников. Жаль только, ни на каком цивилизованном языке секретарь не говорил, а на все вопросы и обращения только прикладывал руку то к сердцу, то ко лбу и низко кланялся.

В общем, оба индейца были чудо как хороши.

Анисий, доселе не избалованный вниманием прекрасного пола, совсем одеревенел — такой вокруг него собрался цветник. Барышни щебетали, без стеснения обсуждая детали его туалета, а одна, премиленькая грузинская княжна Софико Чхартишвили, даже назвала Тюльпанова «хорошеньким арапчиком». Еще очень часто звучало слово «бедняжечка», от которого Анисий густо краснел (слава Богу, под ореховой мазью было не видно).

Но чтоб было понятно про ореховую мазь и «бедняжечку», придется вернуться на несколько часов назад, к тому моменту, когда Ахмад-хан и его верный секретарь готовились к первому выходу в свет.

Эраст Петрович, уже при смоляной бороде, но еще в домашнем халате, гримировал Анисия сам. Сначала взял какой-то пузырек с темно-шоколадной жидкостью. Пояснил — настой бразильского ореха. Втер густое пахучее масло в кожу лица, в уши, в веки. Потом приклеил густую бороду, отодрал. Прицепил другую, вроде козлиной, но тоже забраковал.

— Нет, Тюльпанов, мусульманина из вас не п-получается, — констатировал шеф. — Поторопился я с Тарик-беем. Надо было вас индусом объявить. Каким-нибудь Чандрагуптой.

— А можно мне один мусташ, без бороды? — спросил Анисий, давно мечтавший об усах, которые у него росли как-то неубедительно, пучками.

— Не полагается. По восточному этикету это для секретаря слишком большое щегольство. — Фандорин повертел анисиеву голову влево, вправо и заявил. — Ничего не поделаешь, придется сделать вас евнухом.

Подбавил желтой мази, стал втирать в щеки и под подбородком — «чтоб кожу разрыхлить и в складочку собрать». Осмотрел результат и теперь остался доволен:

— Настоящий евнух. То, что нужно.

Но на этом испытания Тюльпанова не закончились.

— Раз вы у нас мусульманин — волосы долой, — приговорил надворный советник.

Анисий, сраженный превращением в евнуха, обритие головы снес безропотно. Брил Маса — ловко, острейшим японским кинжалом. Эраст Петрович намазал коричневой дрянью голый анисиев череп и сообщил:

— Сверкает, как п-пушечное ядро.

Поколдовал с кисточкой над бровями. Глаза одобрил: карие и слегка раскосые, в самый раз.

Заставил надеть широченные шелковые штаны, какую-то узорчатую кацавейку, потом халат, на лысую макушку и злосчастные уши нахлобучил тюрбан.

Медленно, на негнущихся ногах подошел Анисий к зеркалу, ожидая увидеть нечто чудовищное — и был приятно поражен: из бронзовой рамы на него смотрел живописный мавр — ни тебе прыщей, ни оттопыренных ушей. Жаль, нельзя всегда таким по Москве ходить.

— Готово, — сказал Фандорин. — Только намажьте мазью руки и шею. Да щиколотки не забудьте — вам ведь в шлепанцах ходить.

С раззолоченными сафьяновыми туфлями, которые Эраст Петрович неромантично обозвал шлепанцами, с непривычки было трудно. Из-за них-то Анисий на балу и стоял, будто истукан. Боялся, что если стронется, то какая-нибудь из них обязательно свалится, как это уже случилось на лестнице. Когда красавица-грузинка спросила по-французски, не станцует ли Тарик-бей с ней тур вальса, Анисий переполошился и вместо того, чтобы, согласно инструкции, молча отвесить восточный поклон, оплошал — тихонько пролепетал:

— Нон, мерси, жё не данс па (Нет, спасибо, я не танцую (фр.).

Слава богу, другие девицы, кажется, его бормотания не разобрали, не то ситуация осложнилась бы. Ни одного человеческого языка Тарик-бею понимать не полагалось.

Анисий обеспокоенно обернулся к шефу. Тот уже несколько минут беседовал с опасным гостем, британским индологом сэром Марвеллом, скучнейшим джентльменом в очках с толстыми стеклами. Давеча, на верхней площадке лестницы, когда Ахмад-хан раскланивался с генерал-губернатором, тот взволнованно прошептал (Анисий слышал обрывки): «Принесла нелегкая… И как назло индолог… Не выставлять же — баронет… А ну как разоблачит?»

Однако судя по мирной беседе принца и баронета, разоблачение Фандорину не грозило. Хоть Анисий по-английски и не знал, но слышал часто повторяющееся «Gladstone» и «Her Britannic Majesty» (Гладстон, Ее британское величество (англ.). Когда индолог, громко высморкавшись в клетчатый платок, отошел, царевич повелительно — коротким жестом смуглой, усыпанной перстнями руки — подозвал секретаря. Сказал сквозь зубы:

— Очнитесь, Тюльпанов. И поласковей с ней, не смотрите букой. Только не переборщите.

— С кем поласковей? — шепотом удивился Анисий.