Борис Акунин - Смерть Ахиллеса

Когда хозяин представлял гостя жене, Ахимас отметил лишь, что старый Абылгази не солгал – женщина молода и хороша собой: золотисто-пепельные волосы, красивый рисунок глаз. Звали ее Евгения Алексеевна. Но прелести мадам Медведевой к делу касательства не имели, поэтому, приложившись к тонкой белой руке, Ахимас прошел в гостиную и встал в самом дальнем углу, у портьеры, откуда было хорошо видно все общество и дверь, ведущую во внутренние покои.

Там его и отыскала хозяйка. Она подошла и тихо спросила: «Это ты, Лия?» Сама себе ответила: «Ты. Таких глаз ни у кого больше нет».

Ахимас молчал, охваченный странным, не бывалым прежде оцепенением, а Евгения Алексеевна быстрым, срывающимся полушепотом продолжила: «Зачем ты здесь? Муж говорит, что ты разбойник и убийца, что ты хочешь его ограбить. Это правда? Не отвечай, мне все равно. Я тебя так ждала. Потом перестала ждать и вышла замуж, а ты взял и приехал. Ты заберешь меня отсюда? Это ведь ничего, что я тебя не дождалась, ты не сердишься? Ты ведь помнишь меня? Я – Женя, из скировского приюта».

Тут Ахимас вдруг ясно увидел перед собой картину, которую за все эти годы ни разу не вспоминал: Хасан увозит его из приюта, а худенькая девочка молча бежит за конем. Кажется, напоследок она крикнула: «Лия, я буду тебя ждать!»

Эту трудность обычным способом было не разрешить. Ахимас не знал, чем объяснить поведение жены Медведева. Может быть, это и есть любовь, про которую пишут в романах? Но он не верил романам и после гимназии ни к одному из них не прикоснулся. Было тревожно и неуютно.

Ахимас ушел с вечера, ничего не сказав Евгении Алексеевне. Сел на коня, вернулся в Соленоводск. Рассказал дяде про железную комнату и про возникшую трудность. Хасан подумал и сказал: «Жена, предающая мужа – это плохо. Но не нам разбираться в хитросплетениях судьбы, надо просто делать то, что ей угодно. А судьбе угодно, чтобы мы попали в железную комнату с помощью жены Медведева, – это ясно».

Хасан и Ахимас поднялись к дому Медведева пешком, чтоб не будоражить часовых стуком копыт. Коней оставили под обрывом, в роще. Внизу, в долине, светились редкие огоньки – Семигорск уже спал. По черно-зеленому небу легко скользили прозрачные облака, отчего ночь поминутно то светлела, то темнела.

План составил Ахимас. Евгения откроет на условный стук калитку сада. Они прокрадутся садом во двор, оглушат обоих часовых и спустятся в подвал. Евгения откроет бронированную дверь, потому что муж показывал ей, как это делается, а номер комбинации он пишет на бумажке и прячет у себя в спальне за иконой. Боится, что забудет комбинацию, и тогда придется разбирать каменную кладку пола – иначе в железную комнату не попасть. Они заберут не все, а только то, что смогут унести. Евгению Ахимас возьмет с собой.

Когда договаривались, она вдруг заглянула ему в глаза и спросила: «Лия, а ты меня не обманешь?»

Он не знал, как с ней быть. Дядя совета не давал. «Когда наступит миг решать, сердце тебе подскажет», – сказал Хасан. Но лошадей взял три. Одна Хасану, другая Ахимасу, третья для добычи. Племянник молча смотрел, как Хасан выводит из конюшни только рыжую, вороного и гнедую, но ничего не сказал.

Бесшумно двигаясь вдоль белой стены, Ахимас думал: как это – сердце подскажет? Сердце пока молчало.

Калитка открылась сразу же, не скрипнув смазанными петлями. В проеме стояла Евгения. Она была в папахе и бурке. Собралась в путь.

«Иди сзади, женщина», – шепнул Хасан, и она посторонилась, давая дорогу.

Отставных солдат у Медведева было шестеро. Они дежурили по двое, сменяясь каждые четыре часа.

Ахимас припал к яблоне и стал смотреть, что делается во дворе. Один часовой дремал, сидя на тумбе возле ворот и обхватив ружье. Второй мерно шагал от ворот к дому и обратно: тридцать шагов туда, тридцать обратно.

Часовых, конечно, надо было убить – когда Ахимас в разговоре с Евгенией согласился, что только оглушит их и свяжет, он знал: это обещание сдержать нельзя.

Ахимас подождал, пока бодрствующий часовой остановится раскурить трубку, беззвучно подбежал сзади в своих мягких чувяках и ударил кастетом повыше уха. Кастет – незаменимая вещь, когда нужно убить очень быстро. Лучше, чем нож, потому что нож надо вынимать из раны, а это лишняя секунда.

Солдат не вскрикнул, а обмякшее тело Ахимас подхватил на руки, но второй спал чутко – от хруста проламываемой кости зашевелился и повернул голову.

Тогда Ахимас оттолкнул мертвое тело и в три огромных прыжка оказался у ворот. Солдат разинул темный рот, но крикнуть не успел. От удара в висок его голова качнулась назад и глухо стукнулась о крепкие дубовые доски.

Одного мертвеца Ахимас оттащил в тень, второго посадил так же, как раньше.

Махнул рукой, и в освещенный луной двор вышли Хасан и Евгения. Женщина молча посмотрела на сидящий труп и обхватила себя руками за плечи. Ее зубы мелко, дробно стучали. Теперь, при свете луны, Ахимас разглядел, что под буркой на ней черкеска с газырями, а у пояса кинжал.

«Иди, женщина, открывай железную комнату», – подтолкнул ее Хасан.

По ступенькам спустились в подвал. Дверь Евгения открыла ключом. Внизу, в квадратном помещении, одна стена которого была сплошь из стали, Евгения зажгла лампу. Взялась за колесо на бронированной двери, стала крутить его то вправо, то влево, заглядывая в бумажку. Хасан смотрел с любопытством, качал головой. В двери что-то щелкнуло, Евгения потянула створку на себя, но сталь была для нее слишком тяжелой.

Хасан отодвинул женщину в сторону, крякнул, и плита сначала с трудом, а потом все легче и легче пошла вовне.

Ахимас взял лампу и вошел внутрь. Комната была меньше, чем он представлял: шагов десять в ширину, шагов пятнадцать в длину. В комнате были сундуки, мешочки и канцелярские папки.

Хасан открыл один сундук и тут же захлопнул – там лежали серебряные слитки. Их много не унесешь, тяжело. Зато в мешочках позвякивали золотые монеты, и дядя одобрительно зачмокал. Стал совать мешочки за пазуху, а потом кидать в бурку.

Ахимас больше заинтересовался папками. В них оказались акции и облигации. Он стал отбирать те, что массового тиража и повыше номиналом. Акции Ротшильда, Крупна и хлудовских мануфактур стоили дороже золота, но Хасан был человеком старой закалки и ни за что бы в это не поверил.

Закряхтев, он взвалил на спину тяжелый узел, с сожалением оглянулся – мешочков оставалось еще много, – вздохнул и направился к выходу. У Ахимаса за пазухой лежала толстая пачка ценных бумаг. Евгения не взяла ничего.

Когда дядя стал подниматься по невысокой лестнице во двор, ударил залп. Хасан опрокинулся и съехал по ступенькам головой вниз. Лицо у него было такое, какое бывает у человека, застигнутого внезапной смертью. Из развязавшейся бурки, посверкивая и звеня, вниз сыпалось золото.