Борис Акунин - Смерть Ахиллеса

– Как вы обнаружили тело? – спросил обер-полицеймейстер.

– Вот здесь сидел, – показал Гукмасов на полукресло. – Назад откинувшись. И перо на полу…

Караченцев присел на корточки, потрогал чернильные пятна на ковре. Вздохнул:

– Да уж, пути Господни…

Наступившую печальную паузу бесцеремонно нарушил Фандорин. Полуобернувшись к управляющему и по-прежнему поглаживая злосчастный канделябр, он громким шепотом спросил:

– А что это у вас электричество не заведено? Я еще давеча удивился. Такая современная г-гостиница, а даже газа нет – свечами нумера освещаете.

Француз принялся было объяснять, что со свечами бонтоннее, чем с газом, а электрическое освещение уже есть в ресторане и к осени непременно появится на этажах, но Караченцев прервал не относящуюся к делу болтовню сердитым покашливанием.

– А как провели ночь вы, есаул? – возобновил он допрос.

– Заехал к боевому товарищу, полковнику Дадашеву. Посидели, поговорили. В гостиницу вернулся на рассвете и сразу завалился спать.

– Да-да, – вставил Эраст Петрович, – ночной портье сказал мне, что вы вернулись уж засветло. Еще послали его за бутылкой сельтерской.

– Верно. Честно говоря, выпил лишнего. Горло пересохло. Я всегда рано встаю, а тут как на грех проспал. Сунулся с докладом к генералу – Лукич говорит, не вставали еще. Я подумал, видно, заработался вчера Михал Дмитрич. Потом, в полдевятого уже, говорю – идем, Лукич, будить, а то осерчает. Да и непохоже на него. Входим сюда – а он раскинулся вот этак вот (Гукмасов откинул голову назад, зажмурил глаза и приоткрыл рот), и уж холодный. Вызвали врача, депешу в корпус послали… Тут-то вы меня, Эраст Петрович, и видели. Извините, что не поприветствовал старого товарища – сами понимаете, не до того было.

Вместо того, чтобы принять извинение, в котором, правду сказать, при подобных обстоятельствах и нужды никакой не было, Эраст Петрович чуть склонил голову на бок и, заложив руки за спину, сказал:

– А вот мне в здешней ресторации рассказали, будто вчера некая дама пела для его высокопревосходительства и якобы даже сидела за вашим столом. Кажется, известная на Москве особа? Если не ошибаюсь, Вандой зовут. И вроде бы вы все, включая и г-генерала, уехали с ней?

– Да, была какая-то певичка, – сухо ответил есаул. – Подвезли ее и высадили. А сами дальше поехали.

– Куда подвезли, в «Англию», в Столешников? – проявил удивительную осведомленность коллежский асессор. – Мне. сказали, госпожа Ванда именно там к-квартирует?

Гукмасов сдвинул грозные брови, и голос его стал сухим чуть ли не до скрежета:

– Я Москву плохо знаю. Тут недалеко, в пять минут докатили.

Фандорин покивал и, очевидно, утратил интерес к есаулу – заметил возле кровати дверцу стенного сейфа. Подошел, повернул ручку, и дверца открылась.

– Что там, пуст? – спросил обер-полицеймейстер. Эраст Петрович кивнул:

– Так точно, ваше превосходительство. Вон и ключ торчит.

– Что ж, – тряхнул рыжей головой Караченцев. – Бумаги, какие найдем, под сургуч. Там разберемся, что родственникам пойдет, что в министерство, а что и самому государю. Вы, профессор, вызывайте помощников и займитесь бальзамированием.

– Как, прямо здесь? – возмутился Веллинг. – Бальзамировать – это вам, господин генерал, не капусту квасить!

– А вы хотите, чтобы я тело через весь город к вам в академию перевозил? Выгляньте в окно, там яблоку упасть негде. Нет уж, располагайтесь здесь. Благодарю, есаул, вы свободны. А вы, – обратился он к управляющему, – исполняйте все пожелания господина профессора.

Когда Караченцев и Фандорин остались вдвоем, рыжий генерал взял молодого человека под локоть, отвел в сторонку от прикрытого простыней тела и вполголоса, словно покойник мог подслушать, спросил:

– Ну, что скажете? Насколько я мог понять по вашим вопросам и поведению, объяснения Гукмасова вас не удовлетворили. В чем вы видите неискренность? Ведь про свою утреннюю небритость он разъяснил вполне убедительно. Не находите? Проспал после ночной попойки – самое обычное дело.

– Гукмасов проспать не мог, – пожал плечами Фандорин. – Не той закалки человек. И уж тем более не сунулся бы, как он утверждает, с докладом к Соболеву, предварительно не приведя себя в порядок. Лжет есаул, это ясно. Но дело, ваше превосходительство…

– Евгений Осипович, – перебил его генерал, слушавший с чрезвычайным вниманием.

– Дело, Евгений Осипович, – с учтивым поклоном продолжил Фандорин, – еще серьезней, чем я думал. Соболев умер не здесь.

– Как это «не здесь»? – ахнул обер-полицеймейстер. – А где?

– Не знаю. Но позвольте спросить, почему ночной портье – а я с ним говорил – не видел, как Соболев вернулся?

– Возможно, куда-то отлучился и не хочет в этом признаваться, – возразил Караченцев, более для полемики, нежели всерьез.

– Невозможно, и чуть позже я объясню, почему. Но вот загадка, которой вы мне уж т-точно не разъясните. Если бы Соболев вернулся в нумер ночью, да еще после этого сидел за столом и что-то писал, он непременно зажег бы свечи. А вы посмотрите на канделябр – свечи-то целехоньки!

– В самом деле! – Генерал хлопнул себя по обтянутой тугими рейтузами ляжке. – Да вы, Эраст Петрович, молодцом. Зато из меня хорош сыщик. – Он обезоруживающе улыбнулся. – Я ведь по жандармской части определен недавно, раньше по гвардейской кавалерии состоял. Что же, по-вашему, могло произойти?

Фандорин сосредоточенно подвигал вверх-вниз собольими бровями.

– Г-гадать не хочу, однако совершенно ясно, что после ужина Михаил Дмитриевич в нумер не заходил, так как к тому времени уже стемнело, а свеч, как мы знаем, он не зажигал. Да и официанты подтверждают, что Соболев и его свита уехали сразу же после трапезы. В то, что ночной портье, человек основательный и очень д-дорожащий своим местом, мог отлучиться и проглядеть возвращение генерала, я не верю.

– «Верю – не верю» – это не аргумент, – подзадорил коллежского асессора Евгений Осипович. – Вы мне факты давайте.

– Извольте, – улыбнулся Фандорин. – После полуночи дверь гостиницы запирается на щеколду. Выйти, если кто пожелает, можно свободно, а если угодно войти – надобно звонить в колокольчик.

– Вот это уже факт, – признал генерал. – Но продолжайте.

– Единственный момент, когда Соболев мог вернуться – это когда наш б-бравый есаул отослал портье за сельтерской. Однако, как нам известно, это произошло уже на рассвете, то есть никак не раньше четырех часов. Если же верить господину Веллингу (а почему мы должны сомневаться в суждении этого п-почтенного профессора?), Соболев к тому времени уже несколько часов был мертв. Каков вывод?

Глаза Караченцева блеснули недобрым блеском: