Джулиан Барнс - Артур и Джордж

Слишком уж обаятелен и легок в общении с самой жизнью, черт бы его побрал.

Сколько помнится Джорджу, в доме всегда была прислуга «за все», которая где-то на заднем плане драит полы, вытирает пыль, начищает медь, разжигает очаг, чернит каминную решетку и кипятит воду в котле. Прислуга меняется ежегодно: одна девушка выходит замуж, другая переезжает в Кэннок или Уолсолл, а то и в Бирмингем. Джордж и раньше-то их не замечал, а нынче тем более: средняя школа находится в Ружли, каждый день туда и обратно поездом.

Он рад, что распрощался с деревенской школой, с глупыми мальчишками из фермерских семей и с косноязычными – из шахтерских; даже имена их выбросил из головы. В Ружли по большому счету ребята сделаны совсем из другого теста, а учителя считают, что умным быть полезно. Он неплохо ладит с одноклассниками, хотя близких друзей не завел. Гарри Чарльзуорт нынче учится в Уолсолле, и они лишь кивают друг другу, сталкиваясь на улице. Для Джорджа теперь на первом месте учеба, его родные, его вера и соответствующие обязанности. Все прочее можно отложить на потом.

Однажды субботним вечером Джорджа призывают в отцовский кабинет. На столе раскрыт внушительный алфавитный указатель библейских изречений, рядом – заметки для воскресной проповеди. Отец собран, как на кафедре. Так или иначе, Джордж предугадывает первый вопрос.

– Сколько тебе лет, Джордж?

– Двенадцать, отец.

– В этом возрасте от человека естественно ожидать некоторого уровня рассудительности и благоразумия.

Джордж не понимает, что это было: вопрос или утверждение, а потому молчит.

– Элизабет Фостер жалуется, Джордж, что ты на нее как-то странно поглядываешь.

Он озадачен. Элизабет Фостер – это новая прислуга, работает у них месяца два-три. Ходит в форменном платье горничной, как и ее предшественницы.

– В каком смысле отец?

– А сам ты как думаешь: в каком смысле?

Некоторое время Джордж размышляет.

– В греховном?

– Допустим; а точнее?

– Единственный мой грех, отец, состоит в том, что я ее почти не замечаю, хотя и знаю, что она частица Творения Господня. Заговаривал я с ней только два раза – когда она неизвестно куда рассовала вещи. А поглядывать на нее у меня нет причин.

– Совсем никаких причин, Джордж?

– Совсем никаких, отец.

– В таком случае я скажу ей, что она, неумная и злонамеренная девица, будет уволена, если не прекратит свои кляузы.

Джорджа ждут латинские глаголы; судьба Элизабет Фостер ему безразлична. Он даже не задается вопросом: а не грешно ли проявлять такое безразличие к чужой судьбе?

Созрело решение, что Артур будет изучать медицину в Эдинбургском университете. Он вырос ответственным и трудолюбивым, а со временем обещал приобрести невозмутимость, которая внушает доверие пациентам. Это решение Артур воспринял благосклонно, хотя и подозревал, от кого оно исходит. О медицине первой заговорила матушка: мистер Уоллер не прожил у них и месяца, как она обратилась с письмом в «Фельдкирх». Простое совпадение? Артур надеялся, что это так; он даже боялся представить, как его будущее становится предметом обсуждения между матушкой и этим самозванцем. Даром что он (как постоянно напоминали Артуру) дипломированный специалист и публикуемый поэт. Даром что «Ярмарке тщеславия» предпослано посвящение его дядюшке.

Помимо всего прочего, выходило чертовски ловко, что Уоллер теперь сам предлагал подготовить Артура к вступительным экзаменам, дающим право на стипендию. Артур согласился по-юношески хамовато, за что без свидетелей получил реприманд от матушки. Он перерос ее на целую голову; убранные за уши материнские волосы потускнели и подернулись сединой, но серые глаза и негромкий голос по-прежнему таили неослабный нравственный авторитет.

Уоллер оказался сильным репетитором. Под его руководством Артур зубрил античную литературу, рассчитывая на стипендию Грирсона для малоимущих: сорок фунтов в год сроком на два года были бы значительным подспорьем для семьи. Получив результаты и выслушав дружные похвалы родных, Артур понял, что это его первое серьезное достижение: он впервые сумел отблагодарить маму за ее многолетние жертвы. Рукопожатиям и поцелуям не было конца; Лотти и Конни от избытка чувств расплакались – девчонки, что с них возьмешь, а сам Артур от нахлынувшего великодушия решил отбросить подозрения в адрес Уоллера.

Через несколько дней Артура вызвали в стипендиальный отдел. Принял его невзрачный, сконфуженный чиновник, чья должность осталась тайной. Произошла, видите ли, неувязка. Не могу сказать, как это получилось. Видимо, вследствие канцелярской ошибки. На стипендию Грирсона могут претендовать только студенты гуманитарных специальностей. Артуру присудили ее ошибочно. Впоследствии будут приняты меры и так далее и тому подобное.

Но существуют другие поощрения и другие стипендии, указал Артур, – вот же, целый список. Наверно, ему смогут выделить стипендию из другого источника. Ну… да… теоретически такое возможно, вот, к примеру, следующая стипендия в этом списке как раз предназначена для студентов-медиков. К сожалению, она уже присуждена другому кандидату. Как и все прочие.

– Но это грабеж средь бела дня! – вскричал Артур. – Грабеж средь бела дня!

Конечно, ситуация весьма прискорбная; видимо, что-то еще можно исправить. И на следующей неделе положение было исправлено. Артур узнал, что ему назначили компенсацию в размере семи фунтов стерлингов, которые застряли в каком-то всеми забытом фонде и с любезного согласия руководства были предоставлены в его распоряжение.

Он впервые столкнулся с такой вопиющей несправедливостью. Когда его лупили тулием, на то почти всегда была веская причина. Когда отца упекли в лечебницу, сыновнее сердце отозвалось болью, но никто не взялся бы утверждать, что отец безгрешен: да, произошла трагедия, однако несправедливости в ней не было. Но здесь-то, здесь! Все сошлись во мнении, что университету нужно вчинить иск. Пусть Артур засудит руководство и вернет себе стипендию. И только доктор Уоллер сумел убедить его в нецелесообразности тяжбы с учебным заведением, которому ты вверяешь свое образование. Делать нечего: нужно проглотить гордость и по-мужски пережить обиду. Артур внял этому совету, хотя до мужчины пока не дорос. Но слова утешения, которые якобы его убедили, на самом деле оказались пустым звуком. Душа у него гноилась, полыхала, смердела, как частица ада, в который он более не верил.

Отец, как правило, не ведет разговоров с Джорджем после того, как прочитаны молитвы и погашен свет. Перед сном, на лоне Господа, полагается размышлять о смысле произнесенных слов. Если честно, Джордж более склонен размышлять о завтрашних уроках. Не может же быть, чтобы Господь считал это грехом.