Андрей Добров - Ужин мертвецов. Гиляровский и Тестов

Он взял бутылку.

— Я люблю этот портрет, — сказал он, наливая себе. — Если вы посмотрите на него внимательно, то увидите — Глаша тут не улыбается, нет. Но ты этого даже не замечаешь. Потому что — глаза… Какие у нее счастливые глаза! А знаете почему? Это был первый день, когда она ответила на мою любовь. Мы были на бегах. Видите — вон там — часы? Это часы ипподрома. Сколько на них?

— Три четверти пятого, — сказал я.

— Не четвертого? — спросил Горн, щурясь.

Чепурнин мельком взглянул на портрет и уставился в стол.

— Три четверти пятого, точно, Владимир Алексеевич, — сказал Патрикеев. — Я до минуты знаю, когда стал счастлив. И до минуты, когда стал самым несчастным. Выпьем за то, чтобы никогда не знать срока своего горя.

— Дай мне бутылку, — сказал вдруг Горн.

— Зачем? — спросил Патрикеев.

— Ты наливаешь слишком помалу. Надо так. Давайте сюда рюмки!

Мы пододвинули ему свои рюмки, и он быстро налил их под самый обрез.

— Вот, — ухмыльнулся аптекарь. — Еще могу… А!

Но тут он так неудачно махнул бутылкой, что свалил все три рюмки на стол и арманьяк начал растекаться по скатерти.

— Парррдон! — смутился аптекарь и икнул. — Ну-ка, еще раз.

Он снова составил три рюмки.

— Брось, — сказал Чепурнин. — Давай лучше я!

— Нет! — ответил Горн и снова разлил арманьяк. — Увы, с этой бутылкой все.

Он бросил пустую бутылку под стол. Чепурнин взял свою рюмку и посмотрел ее на просвет:

— Поздно уже, Матюша, плакать. Черт с ними, с поминками. Поехали лучше в «Яр» или «Стрельну».

— Зачем? — хмуро спросил Патрикеев.

— Там — живые, — ответил Чепурнин.

Горн пододвинул ко мне рюмку, а другую взял себе.

— Выпьем на дорожку и поедем, — сказал Чепурнин, поправляя пенсне.

— Нет, — отрезал Патрикеев. — Вы, если хотите, езжайте, а я тут посижу — попрощаюсь.

Он кивнул в сторону портрета.

— И я не поеду, — сказал Горн. — Надоели вы мне. До смерти надоели. Выпью и — домой. А вы, Гиляровский?

— А я и пить не буду.

— Почему? — спросил аптекарь.

— Не хочу, — ответил я, отодвинул рюмку и скрестил руки на груди.

— Как хотите, — ответил Горн и поднес рюмку к губам.

В этот момент дверь распахнулась, и в зал ввалился Никифор Сергеевич Ветошников в сопровождении трех городовых в мокрых шинелях.

— Добрый вечер честной компании! — сказал он. — Прошу оставаться на своих местах. Здравствуйте, Владимир Алексеевич, не ожидал вас тут увидеть.

— В чем дело? — спросил Горн, расплескав от неожиданности содержимое рюмки себе на грудь.

— Господин Горн? Павел Иванович? — спросил Ветошников, обращаясь к нему:

— Да, — ответил Горн и икнул.

Ветошников вынул из кармана своего пальто сложенный листок бумаги и развернул его в воздухе.

— Вот предписание о вашем задержании. Пройдемте со мной. Если не подчинитесь… — Никифор Сергеевич кивнул в сторону городовых.

— За что? — пролепетал Горн.

Я взглянул на Патрикеева. Тот сидел, уставившись в пол.

— Вы задержаны по подозрению в двойном убийстве, — ответил Ветошников и торжествующе посмотрел на меня. Я встал:

— Никифор Сергеевич, позвольте…

Но договорить я не успел. Послышался грохот. Мы все обернулись в тот момент, когда Чепурнин начал падать, опрокидывая стулья и портрет Глаши Козорезовой. Я первым очутился возле него. Вспомнив, что делал Горн во время отравления Патрикеева, я крикнул, чтобы принесли воды. Чепурнин бился в конвульсиях, лицо его посинело. Рука судорожно сжимала золотое пенсне, ломая оправу.

Когда лакеи принесли воду, было уже поздно. Егор Львович Чепурнин умер.

— В тройном убийстве, — сказал Ветошников.

Проснулся я поздно. Чувствуя себя совершенно разбитым, я с трудом встал и дотащился до ванной комнаты, где занялся утренним туалетом. Из зеркала на меня таращился человек с круглой помятой рожей и всклокоченными, почти седыми волосами. Усы на его физиономии висели вниз клешнями дохлого краба.

Сев за стол, я выпил чашку чая и принялся за утренние газеты, ожидая, что мои коллеги уже успели опубликовать все подробности вчерашнего ареста. Я пролистал каждую газету до последней полосы, но так ничего и не нашел — ни одного упоминания. Странно! Значит, полиция решила не давать информацию в газеты? Но почему?

Я не боялся, что репортеры смогут отбить у меня хлеб — в конце концов, только я так долго и подробно работал по этой теме. И только у меня была вся информация по ней. Но вот так — вообще ни единой строчки в утренних газетах?

Надевая бушлат, я подумал, что Захар Борисович Архипов был прав, говоря, что посещение морга по утрам скоро войдет у меня в привычку! Потому что именно туда я и направился. Именно там были ответы на самые главные вопросы этого дела.

Подъезжая к зданию Тверской части, я увидел, как доктор Зиновьев выходит из дверей морга с зонтом в руке.

— Павел Семенович! — окликнул я его. — Вы уходите?

— За папиросами выскочил. Здравствуйте, Владимир Алексеевич, вы ко мне?

— К вам.

— Проходите сразу в мой кабинет, я сейчас вернусь.

И вот я снова иду по коридору морга, заглядывая во все открытые двери. В предпоследнем зале я наконец увидел Любу со шваброй в руках — она мыла кафельный пол.

— Здравствуйте, Люба! — сказал я. — Мы встретились с Павлом Семеновичем, и он попросил меня подождать в кабинете.

Девушка кивнула, продолжая свое дело. Я еще немного помялся в дверях, придумывая, как бы продолжить общение, привлечь ее внимание, но, поняв, что она не расположена к разговору, прошел прямо в кабинет. Зиновьев скоро вернулся, бросил папиросные пачки в ящик стола, оставив одну перед собой, и сел напротив в кресло.

— Мне влетело из-за вас, — сказал он. — Впрочем, я начал к этому уже привыкать. Скажите, Владимир Алексеевич, с какой стати я вам рассказываю про наши полицейские дела? Я вот и сам никак понять не могу!

Я пожал плечами:

— Вероятно, вам не хватает общения с живыми, Павел Семенович.

— Да уж, — задумчиво ответил доктор. — Мертвецов в моем круге общения хоть отбавляй. Иные вполне себе еще живы, ходят, работают… Вы, Владимир Алексеевич, сегодня бледны. Не заболели?

— Может, немного простыл, — ответил я. — Но это — ерунда! Меня беспокоит другое. Вчера Ветошников арестовал одного человека по делу об отравлении купца Столярова. Помните такого?

Доктор кивнул.

— Он считает этого же человека виновным в убийстве того молодого парня из аптеки. А еще ночью к вам поступил некто Чепурнин.

— Курильщик? — спросил Зиновьев.

— Да, он много курил. Но вот я сомневаюсь, что арестованный действительно виноват.

— Ну, не знаю…

— От чего умер Чепурнин? — спросил я. — Отравление?

— Да, — ответил доктор, вынимая папиросу и прикуривая. — Только на этот раз никотином.