Стивен Хантер - Я, Потрошитель

И это было ужасно. Оба лица были искажены в ярости, оба противника оскалились, глаза сузились в щелочки, сквозь которые противники оценивали друг друга, ища слабые места. Приблизившись, я услышал от профессора: «Обезумевший ублюдок! Чудовище!», который набросился на своего низкорослого противника; однако подполковник сумел освободиться от захвата, отскочил назад и, получив свободу, нанес Дэйру мощный прямой удар в грудь, отчего профессор выпрямился, но все-таки нанес в свою очередь удар, который пришелся Вудраффу в ухо, отбросив его голову назад.

Оба противника были настолько поглощены своим безумным напряжением, что даже не заметили мое присутствие. Я с разбега налетел на них, в последнее мгновение развернувшись, чтобы нанести удар плечом, отбросить их назад, заставить отпустить друг друга. Подполковник поскользнулся, но смог устоять на ногах.

Я направил на него пистолет.

– Ни с места, сэр, или, видит Бог, я стреляю!

– У него есть союзник! – воскликнул подполковник, обращаясь к Всевышнему. – Он сумасшедший, но у него есть союзник!

– Слава богу, это вы, Джеб, – пробормотал профессор.

– Сэр, отойдите в сторону, чтобы я не держал вас под прицелом! – сказал я.

Но тут подполковник метнулся ко мне, настолько стремительно, что его движения показались размытым пятном, и через мгновение я ощутил, что пистолет вырвали у меня из рук. Вудрафф развернул меня так, что я оказался между ним и профессором, который бросился ко мне, и на какой-то миг мы втроем сплелись, как скульптурные Лаокоон и его сыновья [66] Лаокоон – в древнегреческой мифологии жрец храма Аполлона в Трое. Во время Троянской войны предостерегал сограждан вводить в город Троянского коня, после чего Аполлон прислал в Трою двух змей, которые задушили Лаокоона и двух его сыновей. Этому сюжету посвящена знаменитая скульптурная группа «Лаокоон и его сыновья», хранящаяся в Ватикане. , в напряженной борьбе, пистолет превратился в змею, ради которой мы сражались между собой, и в какой-то момент подполковнику удалось вырваться из наших рук. Отступив назад, он нацелил на нас пистолет и воскликнул:

– А теперь, безумцы, назад, или, видит Бог, я разряжу в вас оба ствола!

Однако, разворачивая пистолет, чтобы навести его на профессора, он на мгновение замешкался, профессор что есть силы толкнул его обеими руками, подполковник не удержал равновесие, сорвался с платформы и с глухим стуком упал на рельсы, выронив пистолет.

Я собирался подобрать оружие, но как раз в этот миг подполковника озарило ослепительное сияние фары, и через какую-то долю секунды – не существует достаточно точных часов, чтобы измерить скорость происходящего – он исчез, а мимо нас со свистом и шипением промчался разъяренный паровоз, расплывчатый силуэт, огромное бронзово-бордовое чудовище, сверкающее и ревущее, скрежещущее всеми своими деталями, отбивающее неровный ритм поршнями, извергающее изо всех мест облака пара, клубы насыщенного серой дыма и снопы искр. Поезд проехал еще добрых сто ярдов вдоль платформы до полной остановки.

Не могу сказать, крикнул ли подполковник Вудрафф, встретив свою судьбу: я ничего не слышал – таким громким был рев паровоза.

В считаные мгновения все было кончено.

Я стоял в полном оцепенении, начисто лишившись способности рассуждать и двигаться, парализованный, жаждущий глотнуть воздуха и что-нибудь сказать, но не находящий ни того, ни другого, сознающий, что меня колотит сильная дрожь, чувствующий пот, буквально потоками струящийся по телу. Когда я снова начал воспринимать окружающее, все было так, будто ничего не произошло. Я стоял на платформе рядом с профессором, состав полностью остановился, привнеся в пустоту ощущение света и цивилизации; немногочисленные последние пассажиры выходили из вагонов, спеша добраться до хлеба, кровати или выпивки. Никто не поднял тревогу, не было ни криков, ни свистков, ни спешащих полицейских, ни зевак, ни объятой паникой толпы.

– Его больше нет в живых, – пробормотал профессор Дэйр.

Я не находил слов.

– Он упал перед самым паровозом, и машинист не мог его видеть. А удар был слишком слабым, чтобы тяжелый локомотив его ощутил. Тело обнаружат утром. А теперь давайте уходим. Быстрее!

– Может быть, нам следует…

– Нет, – отрезал профессор. – Если все станет известно сейчас, мы уже никак не сможем повлиять на ситуацию, и этой темой займутся все, кому не лень. К тому же пусть бедняга удостоится некролога в «Таймс»; все предположат, что это было самоубийство, и ближайшая неделя будет посвящена «несчастному старине Вудраффу, кавалеру креста Виктории». А уже затем мы подобающим образом выложим городу историю Джека, то, что нам удалось раскопать и почему больше не будет выпотрошенных девочек, – и тогда мы получим все, что нам причитается.

Его рассуждения были логичны. Это остается логичным даже сейчас. Холмс неизменно добивается желаемого.

– Уходим отсюда! – повторил профессор, наклоняясь, чтобы подобрать здоровенный нож.

Мы поднялись со станции в прохладный ноябрьский воздух.

Я думал, что после бурных событий той ночи больше никогда не смогу заснуть. Однако я заснул, забылся черным сном без сновидений, ощущая, будто скольжу по ночному небу. И все же мой рассудок был настолько возбужден, что разбудил меня всего через несколько часов, поэтому я принял ванну, пожевал что-то на завтрак, благостно не обращая внимания на мать, которая благостно не обращала внимания на меня, и в десять часов утра взял кэб, чтобы отправиться к профессору.

По дороге от станции мы не сказали друг другу ни слова, словно пережитое потрясение лишило нас способности рассуждать. В тот момент я был настолько вымотан, что даже не пытался думать о последствиях случившегося и строить планы на будущее. Думаю, так же в точности чувствовал себя и профессор. И вот теперь он сам открыл мне дверь и провел меня в кабинет, где пил кофе в то утро, когда я приезжал к нему в первый раз. Сейчас он также предложил мне кофе, однако я был слишком возбужден, чтобы заниматься повседневным ритуалом. Мне не давали покоя сомнения.

– Я обращаюсь к вам за помощью. Мне станет значительно легче, если мы полностью восстановим эту трагическую историю. Что двигало подполковником Вудраффом? Как работало его сознание, почему он был героем и в то же время кровожадным чудовищем? Каков был его мотив?

– Я сам ломал голову над этим. Полагаю, речь идет о «Дне». Помните, я всегда утверждал, что в любом написанном тексте есть свое «Дно». Определенно, подобный феномен объясняется тем, что и у сознания также есть свое «Дно», которое, возможно, мы не чувствуем, не понимаем, не признаём, однако оно определяет наше поведение.