Антон Чиж - Лабиринт Просперо

Доктор Могилевский невольно подмечал, что непротопленное помещение нагревается злобой и подозрительностью. Он еще пытался шутить и тормошить гостей, но на него мало кто обращал внимание. Напряжение росло, его уже можно было ощущать физически. Казалось, вот-вот что-то случится. А когда многим людям кажется, что что-то случится, это непременно случается. Из гостиной послышались сдавленные крики и глухой удар. Разрываясь между страхом и долгом врача, Могилевский выбрал худшее и с колотящимся сердцем бросился в соседнее помещение. То, что предстало перед ним, было столь ужасно и мерзко, что доктор потерял остатки страха. Иногда геройство бывает бесполезным. Вместо того чтобы помочь, он сам оказался жертвой. Поднявшись с пола и держась за ушибленную скулу, он обратился к тем, кто столпился в дверном проеме.

– Господа, вы же не звери! Остановите его! Это омерзительно!

На его призыв никто не ответил. Только Меркумов сделал шажок вперед, прикинул свои силы и отступил. Прочие с жадным и завистливым интересом наблюдали, чем это кончится. Они, как стая, готовы были броситься на жертву. Порыв сдерживал более сильный и удачливый хищник. Ему завидовали и боялись, жалея, что он оказался ловчее, быстрее, сильнее.

Ничего подобного стены эти, привыкшие к нервным людям, до сей поры не видели. Доктор не знал, что делать. Еще немного, и произойдет непоправимое. Нужна была помощь, но взяться ей неоткуда. Спасение он увидел в окне. Спасение только что вышло из пансиона и озиралось по сторонам. Не теряя драгоценные секунды, Могилевский бросился на улицу, стал размахивать руками и вопить, как принято вести себя жертвам, выброшенным на пустынном острове. Призыв его был услышан.

Лицо камердинера обрело глубоко пунцовый оттенок, глаза вылезли из орбит, рот бесполезно хватал тонкую струйку воздуха, которой хватало, чтобы не задохнуться. Душили его профессионально. Шелковый галстук стал удавкой, которая закручивала винтом воротник сорочки. Ни скинуть, ни вырваться невозможно. Лотошкин трепыхался, но от этого терял силы и задыхался окончательно. Он уже не мог дрыгать ногами, обмяк и не пытался скинуть колено, которое воткнулось ему в грудь и прижимало к полу. Взгляд его уперся в отверстие ствола, наставленное прямиком в лоб. От него требовали признания. Лотошкину так страшно было умирать от удушья, что он уже готов был согласиться с чем угодно. Он помнил, что завещание давало легкий выбор: представить убийцу живым или мертвым.

Лотошкин издал слабый стон, означавший согласие. И тут все кончилось.

Не тратя слов на убеждения, Ванзаров заломил руку в болевом захвате и бросил тело в партер. Францевич еще пытался дернуться, но его прижали так, что от боли у него посыпались не искры из глаз, а прямо-таки молнии. Боль была ужасная и непобедимая. Он еще пытался нажать на курок, но пальцы стали ватными, он их не чувствовал. А сила, что превратила его в лужу боли, не думала сбавлять. Вынести это было невозможно даже жандармскому ротмистру. Свободной ладонью он похлопал по паркету.

– Все, все… – пробормотал он, морщась от разрядов, проходящих от плеча до самого копчика.

Ванзаров ослабил хватку.

– Еще раз позволите себе подобное, сломаю руку так, что никто не склеит, – сказал он в самое ухо ротмистру. И резко отпустил.

Францевич распластался по полу лягушкой и тихо постанывал. Ванзарову до него уже не было никакого дела. Он спрятал оружие, добытое в бою, в карман и опустился перед Лотошкиным на корточки. Камердинер сидел на полу, как нашкодивший ребенок, широко расставив ноги, и хватал воздух.

– Вам же было сказано: не выходить из номера…

– Простите… Простите… Я не думал… Благодарю вас… – кое-как бормотал тот. – Какой-то ужас… Накинулся… Требовал признания… Спасибо… Спасибо…

С Лотошкиным все было в порядке. Ванзаров помог ему встать и посадил на стул. Францевич тоже поднялся, хоть это далось ему с трудом. Правая рука болталась плетью, он придерживал ее у груди и тихо постанывал.

– Через дня два пройдет, мышцу немного потянул, – сказал Ванзаров побежденному врагу. – В другой раз не будете распускать руки. А бить докторов – пошло.

Между тем Могилевский торопливо благодарил, укрывая скулу ладошкой, а он слушал, кивал и старался не глядеть на толпу в дверном проеме. Он боялся увидеть Марго. Как она отнесется к этому безобразному происшествию? Разбираться в сложном вопросе, с которым и сама психологика не справилась, ему не пришлось.

Как видно, безумие заразно не хуже оспы. Публика была раззадорена гладиаторским зрелищем. Публика ощутила вкус крови. Публике было мало. Должно было что-то случиться. И случилось. Маленькая мадам Стрепетова, с наслаждением покусывая кулачок, наблюдала за пыткой и коротким поединком. Она быстро и тяжело дышала, возбуждение ее достигло предела и должно было найти выход. Вдруг она резко повернулась и вцепилась в Марго. Пальцы ее крючками рвали черные волосы, нагибая к полу. Стрепетова дико визжала.

– Убийца! Ведьма! Тварь! – кричала она.

Никто не шевельнулся. Муж ее, Стрепетов, даже подался назад, как видно, зная за супругой вспышки бешенства, от которого надо держаться подальше. Только Меркумов бросился разнимать, но случайно наткнулся на взлетевший локоть. На усы ему брызнула кровь. Он охнул и зажал нос платком.

– Да что же это… – проговорил доктор в совершенном отчаянии.

Действовать пришлось аккуратно. Ванзаров поймал оба запястья и легонько сжал. Стрепетова захлебнулась воплем. Пальцы ее сами собой разжались. Она трепыхалась птичкой в силках, но не могла даже шевельнуть рукой.

– Прошу вас успокоиться, – внятно проговорил Ванзаров.

Стрепетова глянула в страшно растопыренные усы, обмякла и захныкала по-детски. Как часто бывает у нервных натур, перепад между бешенством и отчаянием произошел в один миг. Муж ее, Стрепетов, что-то пробовал говорить строгое и внушительное, но, получив в руки супругу, целиком занялся ее утешением.

К Марго Ванзаров не решился подойти. Да она не замечала ничего. Нехорошая улыбка скривила ее губы. Убрав назад взбитые волосы, она резко тряхнула головой и выбежала из гостиной.

– Как нос? – спросил Ванзаров актера.

– Пустяки, заживет, – ответил тот, шмыгая. – Какие господа нервные собрались…

– А вы вели себя молодцом. Благодарю вас…

Меркумову было приятно, он счел хорошим тоном смутиться.

– Да я что… Нелепо все так вышло… И камердинера чуть не придушили…

– Большие деньги – большие страсти, – сказал Ванзаров, удивившись собственной мудрости. – Прошу простить…

Он подошел к доктору, который в растерянности потерялся совершенно.

– Если вы не займете их чем-то полезным, кто-то не доживет до оглашения завещания, – сказал Ванзаров.