Борис Акунин - Внеклассное чтение. Том 2

Микрофон!

Всё это время они подслушивали!

В самом деле, он неисправимый идиот: ни история с Гленом, ни история с капитаном Волковым не научили его элементарной осторожности.

Сделав невозмутимое лицо (а что еще оставалось?), Ника холодно сказал:

— Делаю вывод, что условия, выдвинутые господином Куценко, вам известны.

— Известны-известны. — Жанна показала ему большой палец. — Классные условия. Ты, Ника, показал себя молодцом.

Олег Станиславович кивнул.

— Да. Подите, скажите Куцему, что всё нормально. А про пыльцу невинности это я пошутил. Цыплячья грудка и сиротские хрящики мадемуазель Миранды меня нисколько не привлекают. Вперед! Фигаро здесь — Фигаро там. А мы пока ударим по дижестивчику. Верно, золотко?

Он думал, что ночью не сомкнет глаз. Прилег на кровать больше для порядка. Закинул руку за голову, стал представлять себе, как всё завтра произойдет. Что если в Ястыкове подлость окажется сильнее прагматизма?

Зажмурился, представил.

Два приглушенных щелчка. Высокий мужчина и худенькая девушка ни с того ни с сего падают на асфальт. К ним подходят, наклоняются, не могут понять, в чем дело. А тем временем двое или трое парней как ни в чем не бывало уходят прочь, растворяются в толпе…

Просто поразительно, что с такими видениями Фандорин все-таки уснул. Единственным объяснением могла быть усталость. Как-никак вторая бессонная ночь подряд.

На рассвете он проснулся оттого, что скрипнула дверь и по полу прошелестели невесомые шаги.

Спросонья сказал себе: это Алтын вставала в туалет. Собирался упасть обратно в сон, и вдруг вспомнил, где он. Рванулся с подушки.

У приоткрытой двери стояла Мира. Она была в розовой пижаме с жирафами — очень похожей на ту, в которой спала четырехлетняя Геля.

— Тс-с-с, — приложила палец к губам ночная гостья.

Прикрыла дверь, бесшумно пробежала по паркету и села на кровать.

— Ты что? — прошептал он. — Как ты вышла из комнаты?

— Стояла у двери, слушала. Ждала, пока этот в сортир уйдет или еще куда. Вот, дождалась.

— Но в кухне же еще один! Мог услышать. Мира усмехнулась, ее глаза блеснули мерцающими огоньками.

— Как же, услышит он. Я умею ходить вообще без звука. Мы ночью всегда из палаты в палату шастали. Смотри, смотри, что я нашла! В пижаме было.

Он наклонился к маленькому бумажному квадратику. Напрягая глаза, прочел: «Не бойся, доченька. Папа тебя спасет».

— Видал? — возбужденно спросила она. — Я всю ночь не спала, хотела тебе показать! Подвинься, я замерзла.

Залезла к нему под одеяло, прижалась ледяными ногами.

Спокойно, приказал себе запаниковавший Николас. Это невинная детдомовская привычка. Осторожно, чтоб не обидеть, отодвинулся, но Мира немедленно придвинулась вновь.

— Ты такой теплый! И длинный, как удав из «Тридцать восемь попугаев». — Она прыснула. Оперлась на локоть, мечтательно сказала. — Он вообще застенчивый. Вроде как стесняется меня. А тут «доченька». Никогда так меня не называл. Значит, не сердится.

Николас уже взял себя в руки, запретил организму поддаваться ненужным реакциям. Ну и что с того, что девушка положила тебе руку на плечо, а коленку пристроила на бедра? Пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает.

— Что ж ему на тебя сердиться? — сказал Фандорин. Хотел погладить девочку по трогательно белеющей в полумраке головке, но не стал — немного подержал руку в воздухе и осторожно опустил. — Разве ты в чем-нибудь перед ним виновата? Ничего, завтра всё кончится. Нас отпустят, мы доберемся до метро, и за нами приедет твой папа.

— В метро? Ой, я там еще ни разу не была. Говорят, жутко красиво. Знаешь, меня же всё на машине возят, с темными стеклами. Только что глаза не завязывают, как эти.

Мира заерзала, устраиваясь поудобней, и Николас почувствовал, что проклятый организм, раб первобытности, начинает выходить из-под контроля.

— Ты лежи, грейся, — пробормотал магистр, выбираясь из кровати. — А я все-таки попытаюсь сориентироваться, в какой части Москвы мы находимся.

У окна перевел дух. Стал всматриваться в белую от свежевыпавшего снега улицу, в дома, где уже загорались огни — восьмой час, скоро начало рабочего дня.

Подошла закутанная в одеяло Мира, встала рядом. Ее затылок белел на уровне Никиного локтя.

— Вон, смотри, какой домина. Раз, два, три, десять, шестнадцать, целых двадцать два этажа! И еще вон четыре трубы. Ты же москвич. Может, узнаешь?

— Нет, в Москве таких мест много.

— Гляди, гляди! — Она встала на батарею и обхватила его за шею — теперь их щеки были на одном уровне. — Вон на небе светлая полоска!

— Ну и что?

— Как «что»! Еще учитель! Откуда солнце-то восходит?

А ведь действительно! Восток справа, примерно под углом сорок пять градусов. И там, кажется, кольцевая дорога, дома кончаются. Значит, какой это край Москвы? Юго-восток?

Нет, северо-восток.

— Северо-запад — вот в какой стороне света сияет солнце нашей империи, что бы там ни утверждала географическая наука. Именно туда, к балтийским водам, мы с господином конногвардейским вахмистром завтра поутру и устремимся — обогреться лучами милости матушки-государыни. Я, конечно, не «херувимчик» и не «жемчужинка», как называет вашего сынка ее царское величество, но, глядишь, и мне на радостях какая-никакая награда достанется. — Прохор Иванович смиренно улыбнулся. — Кресточек ли, звездочка, а дороже бы всего ласковое от матушки слово.

— Это вне всякого сомнения так! — горячо поддержал его Алексей Воинович. — Благосклонное слово монарха — наилучшее вознаграждение для благородного человека. Драгоценнейшая реликвия нашего семейства — собственноручно начертанное высочайшее выражение признательности Митридату. «Вечно признательна. Екатерина». Вот оно, я хранил его до твоего возвращения. — Папенька благоговейно вынул из шкапчика пропись с царицыным росчерком, подал сыну.

Митя повертел бумажку, сунул в карман. На стенку, что ли, повесить?

— Но и вещественные знаки августейшей милости тоже отрадны, — продолжил папенька. — Душевно прошу передать мою нижайшую признательность ее величеству за присланные с вашим превосходительством червонцы. Не деньги дороги — августейшее внимание.

— Передам, передам. — Тайный советник благодушно кивнул, почесывая голову под черным париком. — И вашу просьбу о дозволении состоять при сыне тоже передам. Отчего бы нет? Где это видано — родителей с детьми разлучать. Ничего, недолго князь Платону над человеческой природой и христианскими установлениями глумиться. Уж можете мне верить. Имею на сей счет самые верные сведения.

— Ужель? — обрадовался папенька и переглянулся с маменькой. — Ах, душа моя, то-то было бы счастье!