Эля Хакимова - Дело княжны Саломеи

Правда, во время обеда его все время отвлекал старший лакей и оставил его в покое только тогда, когда заручился обещанием Грушевского уделить ему «буквально толику минут». Но до лакея дело не дошло, срочно позвали к Зимородову. Лошадиный кабинет превратился в рабочий кабинет миллионера-дельца. На полу и кровати валялись бланки телеграмм (так вот для чего в усадьбе устроено собственное почтовое отделение!) со всех концов страны от управляющих разными предприятиями, которые принадлежали Зимородову. Кипа столичных газет с последними биржевыми сводками еще издавала характерный запах свежей типографской краски.

— Вас дела не оставляют даже в такой момент? — пожурил Максим Максимович купца.

— Любое предприятие стоит хорошо наладить — и само покатится как смазанная телега, знай посвистывай и кнутом щелкай, — пренебрежительно отмахнулся миллионер. — Что делу свадьба, тем более несостоявшаяся?

— Я про вашу рану.

— Небось удивлены? — довольно процедил купец. А ведь ему порядочно больно, вынужден был напомнить себе Максим Максимович. — Не ожидали в такой глуши да такие страсти застать?

— Глупости вы говорите, Андрей Карпович, — проворчал Грушевский. — Вам бы поспать и никакого спиртного, я же запретил слугам давать, откуда здесь это?

Доктор возмущенно уставился на графин с золотистой жидкостью.

— Помилуйте, это ли не более приятный способ умереть, чем пуля?

— У вас лихорадка, вы бредите!

— Вы лучше расскажите мне про утопленницу, — опрокинув бокал, попросил Зимородов. — И да, что там сестрица? Небось отвоевывает старца своего?

— Домна Карповна и впрямь загорелась похоронить Тимофея Митрича, — кивнул Грушевский.

— Пожалуй, с этакими апостолами и впрямь святой явится. У нее всегда был этот порыв созидания. Невзирая, вопреки, а порой что и благодаря жертвам.

— Она задалась целью непременно похоронить Ложкина как иеросхимонаха. Боюсь, архимандрит такого бесчинства не допустит.

— Куды ему супротив посконной народной веры, — опять усмехнулся Зимородов. Вообще это был человек чрезвычайно веселый. Только веселость его продиралась сквозь такое отчаяние, что никакому калеке и не снилось. — Что сынок мой, страдает?

— Вы к нему чересчур жестоки, Андрей Карпыч, — не удержался и попенял Максим Максимович. — Мальчикам положено восставать, для этого их и надо образовывать. А вы? Зачем вы его в половых держите?

— А чтобы пуще страдал, все только ради него. Да и болен он, знаете, чай, уже, его не поучишь уму-разуму, как меня учили, враз концы отдаст, потому и воспитывала его сестрица моя, дура темная. Вы его матушки не знали, вот была страдалица, всех за пояс заткнет, весь в нее. Эк он меня приложил? Анчар, ха-ха-ха! Отца убить по-человечески не смог, простокваша! Револьвер-то кстати мой выкрал, значит. Я, грешным делом, иногда, бывает, подумываю… Да врешь, меня не надуешь, знаю я, что там будет. Четыре доски и яма, а мне здесь пока просторнее. Я ведь все княжне рассказал про себя. Обстоятельно.

Грушевский, видимо, как-то криво улыбнулся, что Зимородов тотчас и заметил. Тоже рассмеялся и продолжил другим тоном:

— Истинный крест, все ей про себя обсказал, не думайте. Так, мол, и так, жену имею чахоточную, в Италии сейчас помирает. Детей двое. Будете моей, спрашиваю. Как родители велят, отвечает, я, мол, дочь послушная, подневольная. Ну, думаю, девица-то более просвещенная, чем до сих пор попадались. Я ей тогда все чистоганом и выкладываю. Так, мол, и так, пока жена умирает, я ее сестрицу соблазнил, и второй ребенок уже от нее. Противен я вам теперь, спрашиваю. Нисколько, говорит. Любопытен только. Тут меня и зашибло маленько. Этакая красавица, чистая, толковая, а я ей не противен! Познакомили-то нас ее родители, сам я не в тех навозных кучах копаюсь, где жемчужины такие обретаются. После ужина мы гуляли по Мойке, квартиры у них там. У меня, говорю, ложа заказана в оперу сегодня вечером, поедемте? Отчего же, улыбается. После театра опять прогулялись. А там я с родителями ее и сговорился. Они-то, может, и думали, что нескоро еще, жена ведь у меня, хоть и хворая, да живая. А та возьми, да и помри на неделе. Думаю, сам бог мне в помощь. Давайте, приступил я, венчаться, как обещали. Припер к стенке. Делать нечего, но возражают: как же, без оглашения в церкви, без траурного года после смерти вашей супруги? Да Мельхиседек у меня есть свой, карманный. Тут уж и возразить против нечего, ставки кончились. Влюбился я. Ничего не могу поделать. Мне и радость, и горе тоже… И все ж таки развлечение какое-никакое.

— А что же сестра жены вашей? Ребенка родила, а дальше?

— Сразу после родов исчезла. Ушла в чисто поле, как в воду канула.

— В воду, говорите? — пожевал свой седой ус Максим Максимович. — Вы ведь знаете, что труп нашли в озере, когда княжну искали? В деревне говорят, никто не пропадал. Женщина средних лет, светлые волосы, как раз после родов. Не работавшая на тяжелых работах, ухоженная. Может ли это быть она?

— А знаете что? Пожалуй, и может, — прищурился Зимородов. По виду он ничуть не испугался и даже не озадачился. По крайней мере, следов вины на его физиономии Грушевский не заметил. — А вы найдите акушерку, бабку в деревне тут. Она роды принимала и вообще пользовала их обеих, жену с сестрой. Она должна признать, если что. По родинке там или еще по какой примете. Ну да, я почти уверен.

— А ведь вас и вправду могли бы официально обвинить в убийстве, — задумался Грушевский вслух. — В смерти жены. Да и ее сестры тоже.

— Ха-ха-ха, — раскатисто совсем уж рассмеялся Зимородов. — А пусть-ка докажут, пускай их попляшут.

Такое равнодушие к обвинениям в свой адрес, даже если они несправедливы, обнаруживало в глазах Максима Максимовича полное растление личности, но, как ни странно, и невиновность тоже. Впрочем, Зимородов со всеми и во всем, видимо, был парадоксально честен.

— Жаль мне вас, — невольно вырвалось у Грушевского.

— Помилуйте, много кого и жальче. Не тратьтесь попусту, не стоит. Берите пример с друга вашего, Тюрка.

— А все ж таки, что вы думаете о Саломее, о княжне Ангеловой? Где она, что с ней?

— Думаю, она где-нибудь в море-океане, плывет сейчас классом эдак третьим (на что-то получше денег не хватит) со своим молодым и, соответственно, бедным любовником в прекрасную страну Америку. Так сказать, незапланированный вояж. Думаю даже, родители и не знают о ее нежных чувствах и их предмете. А ведь наверняка был он, и верно, подлец, какого свет не видывал, почище моего, раз уж она его предпочла.

— Ну, хорошо. Отдыхайте и постарайтесь все же не очень увлекаться коньяком. Вот ваша пуля. — Железо звякнуло в хрустальном бокале перед Зимородовым. Он поднял бокал, посмотрел на свет и плеснул в него из графина.