Андрей Добров - Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев

Мы снова поднялись в коридор, потом прошли еще несколько метров и уткнулись в дверь, обитую брезентом, под которым, вероятно, шел слой ваты.

– Теллер, откройте! – скомандовал Елисеев, остановившись.

Старший охранник с трудом открыл эту плотно подогнанную дверь. Я сразу услышал далекий лай собак.

– Звуковая изоляция? – предположил я.

Елисеев кивнул.

– Да. Лишний шум. Нам ни к чему.

Он говорил отрывисто и без эмоций – вероятно, сильно рассердившись. Впрочем, это была не моя забота. На плане Мураховского этот ход был нарисован очень приблизительно – и почему-то вел не в подвал одного из соседних домов, как тот, что выходил в мадерную, а прямо на улицу.

Мы стали спускаться по деревянной лестнице, рядом с которой шел покатый настил – вероятно, для тачек или тележек. И чем дальше мы спускались, тем громче становился лай нескольких собак. Наконец мы дошли до небольшой площадки, за которой была еще одна дверь, обитая брезентом, проложенным ватой.

– Приготовьтесь, – сказал Елисеев, – сейчас будет довольно шумно.

Он кивнул Теллеру, и тот потянул ручку на себя.

Лай сделался оглушительным. Я сделал шаг и оказался в очень странном месте.

Это был большой подвал со сводчатым потолком, крашенным в белый цвет. Несколько ламп по стенам ярко освещали подвешенные к потолку ряды крючьев, на которых висели окорока самых разных размеров – объединяло их только то, что они издавали одуряющий запах. А под этими окороками стояли столы, и на каждом – собака, терьер, прикованные тонкими цепочками к скобам в столешницах. Собаки вели себя странно – они крутились на столах и лаяли, причем смотрели вниз, на пол. Огромные размеры каменного заштукатуренного подвала и сводчатый потолок служили резонатором для их лая – оттого он и оглушал с первого же мгновения.

Елисеев что-то начал говорить, но я не расслышал его слов. Потом он взял меня под руку и повел куда-то. Теллер, морщась, последовал за нами. Мы дошли до двери с окошком, Теллер снова распахнул ее перед нами. Это была небольшая каморка, вся меблировка которой состояла из стола и стула. На стуле дремал молодой человек с курносым носом и редкими волосами. Елисеев что-то крикнул своему старшему охраннику и сделал знак рукой. Тот моментально захлопнул дверь, которая изнутри также была обита ватой и покрыта брезентом.

Теперь громовой лай стал намного тише и мы могли слышать друг друга. Я подошел к двери и выглянул в окошко – отсюда было хорошо видно весь зал с его удивительными, как бы танцующими терьерами. Кажется, стекло было непростое, а выпуклое – отчего его небольшой размер не ограничивал угла зрения, а наоборот, расширял его.

– Что это за место, Григорий Григорьевич? – спросил я.

– Обыкновенный погреб. Для хранения окороков и прочих мясных изделий. Тех, конечно, которые можно хранить.

– А собаки? – поинтересовался я, отрываясь от вида в дверном окошке.

– Против крыс.

– Но разве крысы смогут достать подвешенный окорок?

Теллер, сложив руки на груди, рассматривал очнувшегося от дремоты курносого, который затравленно косился на Елисеева, не понимая – то ли ему вскакивать и виниться за сон на рабочем месте, то ли молиться, чтобы хозяин не заметил такой оплошности – тем более что Григорий Григорьевич, казалось, не обращал на него никакого внимания.

– Крысы все могут. Крысы умные, – ответил вдруг Теллер и прямо посмотрел на меня.

– Крысы пытаются использовать более простой путь – по ножкам столов, – сказал Елисеев. – Но тут их встречают терьеры. Дело в том, что собаки здесь не для того, чтобы охранять мясо. В данном случае мясо в подвале не только хранится, но и служит приманкой для крыс. Собаки здесь для того, чтобы истреблять грызунов. Сейчас они все концентрируются в одном месте. Но в начале каждого часа служащий выключает в погребе свет. – Елисеев пальцем указал на рычаг, торчащий из жестяной коробки. – В темноте крысы пытаются пробраться на столы и при этом избежать собак. Они атакуют. Однако терьеры специально были выведены в Англии для охоты на крыс – всего два заводчика тренируют терьеров таким образом. Через пятнадцать минут свет включается, и служитель идет собирать задушенных терьерами грызунов. Мешки хранятся на специальном леднике до конца смены, чтобы не завоняли, а потом сжигаются в печи в трех кварталах отсюда. Таким образом, мы не даем крысам разбежаться по всем нашим помещениям.

Курносый вдруг побледнел и сглотнул.

– Так? – вдруг повернулся к нему Елисеев.

– Так точно! – пробормотал парень и попытался встать.

– Сиди, сиди, – приказал Елисеев, потом вынул часы из жилетного кармана и откинул крышку. – Так-так… – сказал он. – И что это означает?

– Виноват… – заторопился курносый. – Часы дома забыл.

Елисеев поднял бровь.

– А как же вы, уважаемый, соблюдаете график выключения света?

– По… по… приблизительно… Чую.

Елисеев обернулся к Теллеру:

– И давно здесь работает этот чувствительный человек? Как долго продолжается это безобразие?

Теллер наклонил голову.

– Первый день. Вчера местный смотритель Пахомов получил телеграмму из деревни – его жена при смерти. Он попросил подмены и умчался, не дожидаясь моего ответа. Григорий Григорьевич, вы же знаете, как трудно сейчас с обученным персоналом – пришлось поставить вот этого. Срочно ищем замену. Простите, но ситуация действительно…

– А этот Пахомов, – зло сказал Елисеев, – он что, просто взял и уехал?

– Так точно.

– Обратно не принимать, – строго распорядился миллионер. Потом помолчал, искоса взглянул на непроницаемое лицо Теллера и, повернувшись к курносому, произнес: – Вот, держите.

Он отстегнул от цепочки свои часы и протянул смотрителю. Тот от изумления застыл с открытым ртом.

– Держите! Не дарю. Это до тех пор, пока не получите служебные.

Парень дрожащими руками принял золотой брегет.

Елисеев снова обернулся к Теллеру:

– Завтра принесите ему часы. Да с будильником! И поставьте сюда на пару дней своего человека, чтобы тот проследил за соблюдением технологии. Понятно?

– Так точно!

Во время этого разговора я снова вернулся к окошку и посмотрел через стекло в зал. Елисеев подошел ко мне сзади и спросил:

– Так что? Где тут может быть второй ход?

– Сейчас. Подождите, – сказал я, не отрываясь от окошка.

Нет, просто наблюдая, я не мог ничего понять.

– Эй, часовой! – крикнул я, повернувшись к парню. – Выключи-ка свет! Как положено.

Служитель робко взглянул на Елисеева, который кивнул, подтверждая мое требование.

Щелчок, и все вокруг потонуло во тьме.

Лай тоже стих.

– Что такое? – спросил я. – Почему не лают?

– Ждут, – коротко ответил Теллер. – Работают молча.