Андрей Добров - Последний крик моды. Гиляровский и Ламанова

В глазах Ламановой впервые за сегодняшнюю нашу встречу затеплилась надежда.

— Вы уверены?

— Думаю, да. Честно говоря, я хорошо знаком с хозяином этой конторы. Мало того, он мне несколько раз помогал — конечно, за деньги. Но что еще более интересно, он мне помогал и в вашем случае — например, нашел для меня того фотографа, который пытался вас шантажировать. Брата первого шантажиста. — Как странно.

— Да, странно, — согласился я. — Впрочем, эти люди хорошо известны в определенных кругах. В том числе и как специалисты по выбиванию долгов. Так что их могли просто нанять. Но если это так, а это, по-видимому, именно так и есть, то я надеюсь узнать имя нанимателя. Однако…

— Что?

— Тут могут потребоваться деньги. Конечно, не такие большие, как те, что с вас требуют. Для того, чтобы перекупить контракт на вас. Ламанова помрачнела.

— Может быть… У меня есть немного отложенных денег, но я собиралась потратить их на постройку дома — там требуется докупить леса.

— Это еще не точно. Возможно, мне удастся решить дело и без этого, — сказал я, скорее чтобы подбодрить Надежду Петровну.

— Хорошо, Владимир Алексеевич. У меня вся надежда только на вас. Я по-прежнему не могу обращаться в полицию, потому что иначе вся эта история всплывет в прессе. А рисковать именем мне нельзя — особенно теперь.

— Да, — кивнул я. — Театр. Как продвигается работа над костюмами?

— Мы торопимся. Пришлось часть мужских костюмов передать знакомому подрядчику. Но для главных героинь я все делаю здесь. А тут еще новый заказ от Елизаветы Федоровны — после дефиле она заказала мне полдюжины платьев. В другой раз я бы радовалась. А теперь столько работы! Мне пришлось набрать новых портних. А они — вы видели Лизу. Одна из новых девушек. Опыта мало, приходится их ставить на самую простую работу и постоянно следить.

— Хорошо, — сказал я, вставая со стула. — Сколько времени дали вам эти господа для ответа? — Два дня.

— Понятно. Сейчас я поеду прямо в эту контору и выясню, в чем дело. А вы забудьте про беспокойство — я доложу вам про результаты, как только они появятся.

— Владимир Алексеевич! Вы чудесный! — Ламанова наконец-то улыбнулась своей обаятельной легкой улыбкой. На этом мы и распрощались.

Уже начало темнеть. Ванька мой, сидя на облучке, читал «Московские ведомости» при свете фонаря, но как только я сел, сложил газету и засунул ее под себя.

— На Остоженку, — приказал я.

Иван снял пролетку с тормоза и тряхнул длинными вожжами. Мы тронулись в путь. Мне было интересно, что его так привлекло в газете, которую привычно называли «профессорской»?

— Что пишут? — спросил я.

— Да вот, про «боксерское» восстание читал. Какие эти китайцы все-таки настырные! Вроде как уже и договор с их царицей подписали, а они все никак не успокоятся. Как думаете, долго нашим еще китайцев-то усмирять?

— Думаю, к Рождеству управятся, — сказал я.

— А вот еще. Пишут, что эти дурные «боксеры» верят, будто они для пуль совершенно неуязвимы. И, мол, оттого лезут прямо на наши ружья. Мол, такая у них древняя вера. — Есть такое.

— Вот дурни! — Иван пустил лошадь быстрее, обгоняя по левой стороне дороги, что было строжайше запрещено, медленно плетущегося ломовика с длинной телегой, накрытой грязным брезентом. — Нешто от пули убережешься? Вы как думаете? Святой, может быть, и уберегся бы, а китайцы — какие они святые? Рожи желтые, молятся каким-то дьяволам, православных режут, как овечек. Какие ж они святые? Мы вовремя успели вернуться на свою сторону дороги — навстречу нам, разбрызгивая грязь колесами, неслась другая пролетка. Ее кучер был вынужден резко затормозить, отчего пассажиры — пара студентов — резко качнулись вперед, чуть не уткнувшись фуражками в спину кучера. Тот погрозил Ивану кулаком и разразился мощной бранью.

— Ну, Федот, ты чего разорался? — спросил Иван, ухмыляясь. — Не видишь — я еду!

Извозчик, названный Федотом, пригляделся и сплюнул на мостовую.

— Опять ты, Водовоз! Прешь не глядя! Ванька расхохотался:

— Да ладно тебе языком чесать! Времени нет! И мы умчались.

— Отчего он назвал тебя водовозом? — спросил я чуть погодя.

— А! — махнул рукой Иван. — Дело прошлое!

— И все-таки?

— Раз поспорили по пьяни с дружками. Я сказал, что могу от Тверской заставы до Кремля доехать, не расплескав стакана воды. Ну, поставили мне рядом на облучок стакан с водой. Я и поехал. — Не расплескал?

— Да какое! По пьяни же! Только тронул — стакан слетел и вдребезги. С тех пор Водовозом и кличут! Да уж, вез он действительно немилосердно, как дрова. Но зато быстро. Так что не прошло и четверти часа, как мы оказались на Остоженке. Наказав Ивану дожидаться меня, я сошел на тротуар, открыл дверь и скоро очутился в кабинете Петра Петровича Арцакова.

— Наша, — кивнул Петр Петрович, возвращая мне карточку, — откуда у тебя? Я коротко объяснил. Арцаков нахмурился и сунул в рот кривую сигарку, зажег спичкой и выпустил клуб дыма.

— Хреново получилось, — сказал он после недолгого молчания. — Просто нехорошо. Получается, что мы с тобой в этом деле оказались по разные стороны.

— Получилось.

— И что делать будем?

— А не можешь ты отказаться?

Арцаков постучал сигаркой по бронзовой пепельнице в виде свернувшейся калачиком ящерицы, стряхивая пепел.

— Не могу. По рукам ударил, задаток взял.

— Большой задаток?

— Двести.

Я вздохнул. Ну, ничего не поделаешь, взялся за гуж…

— Я дам столько же. Верни задаток и откажись.

Арцаков глубоко вздохнул и посмотрел на меня жестко.

— Не могу.

— Почему? — спросил я.

— По рукам ударили уже. Мы работу взяли. Как так — возвращать задаток? Ты, Владимир Алексеевич, наших правил не знаешь. Не в задатке дело. Отказаться от работы после того, как согласился — значит испортить себе репутацию. А в нашем деле репутация — важнее денег. Сам понимаешь — мы же по краю закона ходим. Тут документов не подписывают. В суд не подают. Если слова не держишь — все, никто к тебе не придет, ни о чем не попросит. Да, это было правдой. Просто удивительно, как в делах нечестных существовали свои понятия чести! Как те, кто постоянно нарушал законы государства, опасались хоть немного нарушить законы своего мира! Аристократы, которые кичатся строгим соблюдением законов чести, часто даже понятия не имеют, что есть честь, которую соблюдают намного строже — причем те люди, которых они считают совершенно бесчестными.

— Ну, хорошо, — согласился я, — пусть будет так. Значит, будем по разные стороны, Петр Петрович. Хоть мне этого и не хотелось бы. Но уж тогда не обессудь!

Арцаков кивнул.

— Не обессудь и ты, Владимир Алексеевич.

— Значит, будете жечь? Он удивился.