Оливер Пётч - Дочь палача и дьявол из Бамберга

– Что… что это? – опасливо спросил Эберхарт.

– Ветер, наверное, – ответил Йозеф. – Что же еще?

Но голос его звучал уже не так самоуверенно.

– Манфред? – позвал он громко. – Манфред? Проклятье, где ты застрял?

Йозеф тяжело поднялся, поправил нагрудник и направился к двери, выкрикивая при этом угрозы:

– Если вы двое за дураков нас тут держите, то мало вам не покажется. Я вам алебарду суну туда, где солнце никогда не светит, и…

Он как раз дошел до двери, и в этот миг на порог легла громадная тень. Как большая черная птица, она схватила стражника и исчезла вместе с ним в темноте. Последовал сдавленный вопль, сменившийся хрипом, после чего вновь наступила тишина. Все произошло настолько быстро, что Эберхарт только теперь понял, чему стал свидетелем. Он прижал дрожащую ладонь ко рту.

Господь всемогущий, у тени была шкура… Волчья шкура!

Вот послышались тяжелые шаги, стали приближаться к двери.

– О Господи!

Эберхарт впился пальцами в столешницу. Порог переступил громадный черный зверь. Он был настолько большим, что пришлось пригнуться, чтобы войти. В сторожке горела всего одна свечка. Эберхарт различал только очертания монстра. Но он видел когти, шерсть и волчью голову.

– Оборотень, – простонал стражник. – Он… вырвался…

– И теперь заберет тебя, негодника, в преисподнюю, – прорычал оборотень.

И с ревом бросился на визжащего стражника.

Якоб отнял источающую едкий запах тряпку от лица стражника и осторожно убрал ее в принесенный с собой сверток. Нельзя было оставлять ничего, что могло выдать их.

– Как думаешь, сколько у нас еще времени? – спросила Магдалена, когда вошла в сторожку и осторожно огляделась.

Куизль пожал плечами:

– Не знаю. До следующего часа, наверное, или того меньше. Трудно рассчитать дозировку. И стражники перед воротами, конечно, очнутся раньше.

– Значит, уже скоро. – Магдалена потянула отца за шкуру и выбежала во двор. – Тогда быстрее в часовню!

Снаружи, у колодца, лежали два других стражника. Магдалена почувствовала облегчение оттого, что ей самой не пришлось никого из них усыплять. Солдаты наверняка защищались бы, и не подействовало бы должным образом. Но отец и дядя Бартоломей все проделали идеально, как работали на эшафоте. Быстро, невозмутимо и почти безболезненно.

– От последней фразы мог бы и воздержаться! – прошипела Магдалена на бегу.

Отец взглянул на нее в недоумении:

– Это от какой?

– От той, про преисподнюю и негодника. Кто тебе сказал, что оборотни могут разговаривать?

– А кто тебе сказал, что они не могут разговаривать? – Якоб ухмыльнулся: – Ты сама говорила, чтобы мы играли свою роль как можно лучше. А я люблю играть злодеев.

Между тем они добрались до часовни. Она представляла собой первый этаж высокой пятиэтажной башни. Деревянная лестница снаружи вела на верхние уровни. У дверей нетерпеливо дожидался Бартоломей со светильником.

– Ну наконец-то! – проворчал он. – Я уж думал, вы там со стражниками пиво пьете.

– Когда это все закончится, я его немало выпью, положись на меня, – ответил Якоб. – Давай, открывай.

Бартоломей вынул связку ключей и отворил дубовую дверь, усиленную железными пластинами. На них повеяло запахом испражнений, плесени и гнилой еды. Магдалена сморщила нос и пошла вслед за дядей, который светильником показывал им дорогу. За ними, пригнувшись, вошел отец.

– Когда-то давно здесь была часовня, – прошептал Бартоломей. – Но ее уже не одно десятилетие используют в качестве тюрьмы. Хотя епископ часто приходит помолиться в часовню Святой Катарины, тут поблизости. Думаю, иногда он слышит крики заключенных, но его сиятельству они, похоже, нисколько не мешают.

Он огляделся в темноте и позвал чуть громче:

– Матео? Слышишь меня? Ты где?

– Я… здесь… – послышался слабый голос из-за угла.

Бартоломей приподнял светильник, и только тогда Магдалена смогла осмотреться получше. Они находились в комнате с низкими каменными сводами, черные от копоти стены были исписаны посланиями бесчисленных узников. В грязной соломе пищали крысы, разбегаясь по темным углам. На полу стояло три массивных деревянных блока, каждый с двумя отверстиями сверху и снизу. У самого дальнего из блоков, куда не попадал еще свет, что-то шевелилось.

– Так парня и вправду заперли в колодки, – проворчал Якоб. – Должно быть, боятся его до жути. Притом что сам он, как я слышал, худой как скелет…

Они подошли к дальнему блоку, и Магдалена наконец увидела Матео. Он совсем отощал, рубашка и брюки были изорваны, по всему телу тянулись кровавые полосы, правый глаз заплыл. Ноги и руки его были закреплены в отверстиях колодок и дополнительно скованы цепями, так что парень едва мог шевельнуться, и спина его была неестественно выгнута. Магдалена невольно поежилась. Сколько же времени провел Матео в колодках? День? Два? Должно быть, он испытывал невероятные муки.

– Ты… за мной явился… палач? – спросил артист надломленным голосом. Колодки были устроены таким образом, что он не видел того, кто вошел в камеру.

– Да, за тобой, – ответил Бартоломей. – Только не на пытку. Сегодня тебе повезло, парень. Смотри сам.

– Что… как? – прохрипел юноша.

Бартоломей шагнул вперед, и только теперь Матео смог увидеть палача. Вернее, то, что он собой представлял. Из груди его вырвался тихий вскрик.

– Я сплю… – пробормотал он дрожащим голосом. – Это, наверное, сон… О Господи… этого… быть не может…

Матео уронил голову набок, и глаза его уставились в пустоту.

– Дурак! – зашипел Якоб на брата. – Нельзя было сразу сказать ему, что это всего лишь костюм? Смотри, что ты натворил! Что мы теперь Барбаре скажем?

Он подскочил к Матео и приложил палец к шее.

– Твое счастье, – проворчал он потом. – Парень только сознание потерял. Его удар мог хватить от твоего вида и вони.

Бартоломей довольно презрительно фыркнул под шкурами.

– Может, так оно и лучше. Будь он в сознании, только нервы нам трепал бы. И легкий, как пушинка, я его хоть до Вюрцбурга донесу.

– Достаточно и до твоего дома, – вставила Магдалена. – А теперь идемте, пока стражники не очнулись!

– Погоди, не так быстро… Сначала нужно подготовить наш фокус.

Якоб положил на пол сверток и вынул оттуда горшочек. Потом взял кусок угля и несколькими торопливыми движениями начертал на полу черную пентаграмму.

– Соломонова печать, – пояснил он шепотом, придав голосу нарочито елейный тон. – Сильный колдовской символ. По крайней мере, если веришь в это. Говорят, царь Соломон заклинал с его помощью ангелов и демонов. Так почему бы и оборотня к ним не добавить?

Палач поставил деревянную чашу в центр пентаграммы и наполнил желтой крупой. Потом поднес к ней горящую лучину, и содержимое чаши густо задымилось.