Андрей Добров - Смертельный номер. Гиляровский и Дуров

– Что же еще случилось?

– Утром вывесили новую афишу. Рождественского представления. Саламонский приставил к ней дворника. Сами знаете зачем. Вот стоит наш дворник, добрая душа. Еще утро. Дети играют, кричат. И тут подлетает к нему стайка детишек. Начали снежками кидаться. И все по нашему дворнику норовят. Он их метлой, а они – ни в какую. Дразнят его. Снежками норовят в лицо запустить. Понятно, что он не выдержал, погнался за ними.

– Череп на афише? – спросил я, мрачнея.

– Да. Вернулся, а череп уже там. Сейчас афишу сняли, новую рисуют. Но до Рождества еще два дня. Думаю, этот череп опять появится.

На меня навалилась ужасная тяжесть. Значит, кошмар со смертью Гамбрини не закончился. И слово, данное мной Саламонскому, придется держать.

Дуров, слегка пошатываясь, встал и объявил, что пойдет домой, немного поспит. Я обещал держать его в курсе всего, что узнаю. Он кивнул, поморщился и стал надевать шубу. Не без моей помощи. Я даже выскочил за ним на улицу и свистнул «ваньку», чтобы знаменитый дрессировщик не замерз по дороге в каком-нибудь сугробе.

Но не успел я вернуться в дом, как заметил на углу паренька, дрожащего от холода. Он обернул шею старой занавеской. Красные руки прятал в карманы старой гимназической куртки со споротыми пуговицами, которые, вероятно, продал за копейку на барахолке.

– Ты чего тут стоишь? – строго спросил я.

– Дядя, ты не Гиляровский случайно?

– Ну!

– Тебе письмецо передать велели.

– Кто?

– Да конь в пальто. Говорить не велено.

– Ну, давай письмецо.

– А на чай?

Я достал двугривенный и кинул его парню. Тот схватил монету на лету и вытащил из кармана заклеенный измятый конверт.

– Чего же помял?

Но ответа я не услышал – паренек уже сбежал.

Я вернулся в дом и, пользуясь тем, что Маша с сестрой еще не вернулись, налил себе еще рябиновки и вскрыл конверт. В нем было не письмо, а записка, написанная женским почерком:

«Приходите в семь вечера к цирку. Мне очень нужна Ваша помощь. Лиза Макарова».

Снег падал почти отвесно – ветра не было. Он блестел в свете фонарей, стоявших вдоль бульвара. Новую афишу еще так и не вывесили, и у входа в цирк Саламонского было безлюдно. Я прождал почти четверть часа, как большая дверь приоткрылась, и Лиза выскользнула наружу.

– Это вы? – спросила она меня.

Я сдвинул папаху на затылок и стянул шарф с подбородка.

– Я.

– Идемте скорее!

Она ухватила меня под руку и прижалась своим телом так, будто мы уже были любовниками и шли в гостиницу.

– Куда? – спросил я, млея.

– Тут недалеко есть маленькая кофейня. Идемте скорее!

Ее маленькая, но сильная рука уверенно задала направление – мы прошли вперед, молча пересекли Трубную площадь и свернули в переулок направо. Я даже немного расстроился – если бы Лиза повела меня налево, мы попали бы на Грачевку, в район «красных фонарей». И тогда самая моя смелая фантазия вполне могла стать реальностью. Но – нет так нет.

Действительно, это было маленькое кафе. Я бы сказал, маленькое гибнущее кафе – обстановка тут была несколько обветшалая, стулья хоть и венские по виду, но изготовленные явно в какой-нибудь подмосковной мастерской. Скатерть на столе пытались отстирать от пятен, однако они так и не сошли полностью. И еще в воздухе пахло не кофе, а скорее сивушным перегаром. На столах стояли керосиновые лампы с коричневыми подпалинами копоти на стеклах. Но я решил не обращать на все это никакого внимания. Понятно, что Лиза не была богачкой, а потому такое захудалое место было ей привычней, чем сверкающие большими чистыми стеклами и позолотой кофейни недалекой Тверской.

Худой, как кляча конки, половой принял у нас заказ на чашку шоколада для мадемуазель и стакан глинтвейна для меня. Лиза скинула свою шубку прямо на соседний стул, и я последовал ее примеру.

– Вы прекрасно выглядите, но очень бледны, – сказал я. – Что-то случилось?

– О, да! – сказала она горячо. – Я погибла!

Я аж крякнул от неожиданности.

– Я погибла, если мне никто не поможет. Но мне никто не поможет. Мне не у кого просить помощи.

– Да что такое?

Половой принес наш заказ. Лиза деловито отпила из чашки и спросила:

– А молоко свежее?

– Ага, – ответил половой и, поставив передо мной едва теплое вино с мелко нарезанной антоновкой, ушел.

– Так что с вами стряслось, – спросил я.

Лиза отпила из чашки и розовым язычком облизала верхнюю губу.

– Пузырек с ядом!

– Простите?

– Тот пузырек, который нашли у Дурова, – это я ему подкинула.

Вот это да! Вот это признание!

– Вы?! – спросил я пораженно.

– Я! Представляете?

– Но зачем?

– Потому что нашла его у себя в гримерке. Кто-то подкинул его мне! Кто-то хотел меня подставить!

– Вас?

– Да! Я машинально схватила его и выбежала в коридор.

– Зачем?

Лиза откинулась на скрипнувшем стуле.

– Вам легко говорить! А что мне было еще делать? Кричать – идите, смотрите, у меня в комнате пузырек с ядом? Я испугалась и бросила его в первую попавшуюся дверь.

– А как вы решили, что это яд?

Лиза на мгновение замешкалась, а потом снова пригнулась ко мне и тихо сказала:

– Ну, я же не безграмотная. Там было написано.

– Что?

Она отшатнулась.

– Зачем вы так, Владимир Алексеевич? За что? За что вы меня подозреваете? Ведь я бросилась к вам с мольбой о помощи! Неужели я ошиблась в вас?

Я вдруг почувствовал себя очень неудобно.

– Простите, Лиза, я вовсе не имел в виду…

– А что вы имели в виду? – громко сказала Лиза. – Я… Впрочем, теперь неважно. Я ошиблась!

– Нет-нет, – пробормотал я извиняющимся голосом, – вы меня не так поняли…

У нее на глазах вдруг появились слезы. Она заговорила сдавленным от подступающего рыдания голосом:

– Ну за что? Неужели вы не понимаете? Я не виновата, что природа создала меня такой. Знаете, что мне стоит сдерживаться? Чтобы не броситься к таким, как вы, на грудь, не раствориться в вас, чтобы почувствовать себя за каменной стеной вашей силы, вашей доброты? Вот! Я призналась вам! Вы этого хотели? Хотели признания дурочки, что влюбилась с первого взгляда? Что была готова сразу броситься в ваши объятия? Так смотрите! Упивайтесь!

Мое сердце застучало сильно, как цирковой барабан.

– Лиза! Лиза! – вскричал я. – Что вы такое говорите! Ведь я женат!

– Ну и что? – спросила она, и глаза ее вмиг просохли. – Ну и что? Пусть тайком, пусть на месяц, на полгода…

Она сняла перчатку и схватила меня за руку своими тонкими горячими пальцами:

– Но почему мне нельзя украсть хоть немного вашего внимания, хоть уголок вашей улыбки, Володя?

Этим внезапным порывом она совершенно победила меня. Все эти дни я обманывал себя, думал, что наблюдаю за ней просто как за еще одной красивой женщиной. Но это было не так – один момент изменил мир вокруг меня и меня самого – я понял, что сейчас скажу ей слова, которые все изменят. Слова, за которые, возможно, мне потом будет очень стыдно. И я готов был это сказать, но тут Лиза убрала свою руку и поникла.