Андрей Добров - Смертельный номер. Гиляровский и Дуров

Я заметил, что Лина напряглась. Она смотрела только вниз, на манеж, но при этом очень уж явно старалась не обращать на мужа никакого внимания. Без сомнения, она прекрасно осведомлена об отношениях между мужем и молодой гимнасткой.

Из-под купола спустился канат с закрепленной на нем петлей. Лиза просунула в него руку. Канат пополз наверх, унося ее ввысь. Я отвел глаза, чтобы меня снова не заворожил вид ее гибкого тела, и посмотрел в сторону входа на манеж. И вздрогнул. Не может быть!

– Смотрите! – громко сказал я, схватив Саламонского за руку. – Смотрите туда!

Альберт отдернул руку, сердито взглянув на меня.

– Вон туда, – указал я. Он проследил взглядом за моим пальцем. Внизу, за униформистами, маячило лицо конюха Шматко.

– Но вы же сказали, что отправили его домой и приказали не пускать сегодня в цирк!

– Да… – ответила взволнованно Лина. – Да, приказала.

– Но он там!

Лина встала.

– Сейчас я разберусь! – со злостью бросила она и уже сделала шаг по направлению к выходу, как вдруг зал ахнул, будто один человек. Фигурка в зеленом трико резко соскользнула по канату вниз, только в последний момент ухитрившись схватиться за самый конец другой рукой.

Саламонский вскочил.

– Опускайте канат! – заревел он, перекрывая музыку оркестра. Оркестранты оглянулись на него. Дирижер махнул рукой, давая знак им замолчать.

– Опускайте быстро канат! – снова закричал Саламонский, багровея и почти перевесившись через бортик ложи.

– Канат! Опустите канат! – закричали из публики.

– Сейчас разобьется! – крикнул кто-то с верхних рядов.

Я заметил какое-то движение внизу – это Архипов со своими людьми бросились перелезать через бортик манежа, чтобы успеть подхватить артистку. Несколько человек из публики тоже сделали это. Я не знал, куда мне смотреть, но бросил взгляд в сторону растерянных униформистов – бородатая физиономия Муму все еще торчала позади них. Как и все, он смотрел на Лизу, болтавшуюся на конце каната. Похоже, что она держалась из последних сил.

Вероятно, служители у другого конца каната, отвечавшие за его подъем, наконец поняли, что от них требуется, и начали его травить – но слишком медленно.

Не успел Архипов добежать к середине манежа, как Лиза, судя по всему, больше не смогла удерживаться – хотя канат опустили уже наполовину, она вдруг упала. Публика выдохнула. Послышались женские крики. Саламонский выругался и вылетел из ложи. А вот Лина, наоборот, никуда не пошла. Застыв у бортика, она наблюдала за произошедшим. Рядом с ней оказался Дуров-младший, впившись глазами в тело, лежавшее на арене.

– Невысоко, – сказал он вдруг, – дай бог, вывих. Максимум – перелом.

Подбежавший Архипов упал на колени перед Лизой и схватил ее за руку, пытаясь нащупать пульс.

– Доктора! – закричали из публики.

На манеже вдруг оказалось очень много народу – переодетые полицейские, униформисты, артисты, прибежавшие из-за кулис, какие-то добровольные помощники из публики. Они толкались вокруг тела Лизы – совершенно бестолково, на мой взгляд.

Архипов встал и что-то сказал. За шумом ничего не было слышно. Тогда Архипов сложил ладони рупором и прокричал:

– Жива! Жива!

Ответом ему были бурные аплодисменты. На арену вылетел Саламонский. Растолкав всех, он наклонился, осторожно подхватил Лизу и прижал ее к груди. Рука разбившейся артистки безвольно свесилась вниз. Быстрым шагом Альберт Иванович понес ее за кулисы.

– Ну вот, – сказал Дуров-младший, – жива.

Лина не ответила. Она молча села в кресло, вытащила из рукава белый платок и начала его нервно теребить.

Манеж быстро очистили от всех лишних, и представление продолжилось, но люди стали потихоньку пробираться к выходам – ведь самое главное уже случилось!

– Пойдемте за кулисы? – спросил я у Лины и Анатолия.

– Зачем? – быстро спросила госпожа Шварц. – Там Альберт.

Потом, вероятно, поняв двусмысленность сказанного, продолжила:

– Ведь ничего страшного не произошло. Такое уже бывало. Альберт Иванович сам распорядится. Лучше пойдем в мой кабинет.

Слово «мой», как мне показалось, она произнесла с отчаянием.

– Прошу прощения, у меня есть кое-какие дела, – извинился Дуров-младший, – Владимир Алексеевич, мы ведь с вами увидимся на днях?

Он посмотрел мне в глаза, давая понять, что хотел бы подробней все обсудить, но – без Лины.

– Конечно, – кивнул я, – дня через два.

Дуров откланялся и вышел. Вслед за Линой я пошел по коридору. В кабинете она рухнула в кресло и, прижав платок к глазам, вдруг всхлипнула.

– Ничего, не обращайте на меня внимания, – слабым голосом произнесла госпожа директор. – Это все нервы, вы понимаете.

Я все понимал.

Лина несколько раз глубоко вздохнула, вытерла покрасневший нос платком и, скомкав его, бросила в ведро для бумаг.

– Как это случилось? – спросила она наконец. – Что вы скажете? Неужели это конюх…

Я покачал головой:

– Похоже на то.

– Но ведь я приказала начальнику конюшни отправить его домой!

В этот момент дверь распахнулась и в кабинет влетел Саламонский. Он схватил графин с водой и налил себе в стакан. Выпив воду одним глотком, Альберт Иванович со стуком поставил стакан обратно.

– Какого черта! – зарычал он на Лину. – Почему ты не выставила этого проклятого немого?

– Я это сделала! – протестующе вскричала Лина.

– Да? – он издевательски передразнил голос жены. – И как это? Ты его выставила, а они тут!

– Не знаю! Не знаю, как он оказался в цирке!

– Ага! Не знаешь. Какой ты директор? Какой? Даже с конюхом управиться не можешь!

Саламонский повернулся ко мне.

– Вот вы были правы! Правы с этим мерзавцем! Когда его найдут, я удавлю его вот этими руками!

– А его ищут? – спросил я.

– Ищут!

Лина встала.

– Альберт Иванович, – сказала она дрожащими губами, – вы обвиняете меня совершенно зря. Я лично отдала приказ не пускать Шматко в цирк.

– Кому? Кому ты отдала приказ?

– Воронину, начальнику конюшни.

– Дурак твой Воронин!

– Это твой Воронин. Ты его нанимал! – возразила Лина.

– Так пойди и поговори с ним. Уволь его! Зря! Зря я на тебя оставил цирк! Нет, надо это прекращать!

– Не надо мной командовать! – вдруг завизжала госпожа директор. – Я отлично знаю, отчего ты так вдруг всполошился! Это из-за своей девки, из-за этой Макаровой! Ножку подвернула! И ты тут же на арену – на виду у всех! На руках ее понес! Боже! Какой позор! На глазах у всех!

Она упала в кресло, обхватила голову руками и зарыдала. Саламонский вдруг смутился.

– Лина, перестань! – сказал он. – При чужом человеке… Прекрати.

Но госпожа Шварц вдруг со всей силы стукнула кулаком по столу – так, что задребезжал письменный прибор.