Андрей Добров - Украденный голос. Гиляровский и Шаляпин

– Ну а потом? Откуда взялась Акулина?

– А я не знаю. Я как остался один, так вспомнил ваш совет – петь, если потеряюсь. Но как тут петь – не вернутся ли мои грабители? И где вы сами? Живы вы или нет? Так что я сначала просто сидел и трясся от только что пережитого. А потом подумал – ну, буду я тут сидеть до скончания веков и что? Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Вот я и запел «Комаринского». А потом уж и вы объявились. И Акулина – она, вероятно, в углу сидела уже давно и слушала.

Мы посидели еще немного молча, отдыхая.

– Ну что же, Федор Иванович, – сказал я, когда пролетка уже въехала на Долгоруковскую. – Сейчас мы с вами расстанемся. Завтра у вас спектакль – и мне совестно, что из-за меня вы теперь в таком виде.

– Ерунда! – махнул рукой Шаляпин.

– Совестно! Я уж хочу вас попросить – берегите себя, не лазьте больше со мной по таким подземельям! Игра становится все более опасной. Теперь уже я встал на след Полковника. И отыщу его – чтобы Блоху отпустили из Бутырки и сняли с него подозрения. Я обещал. Вы же ничего не обещали, и потому моя к вам просьба – не рискуйте более, не хочу я попасть в историю как человек, сгубивший самого талантливого певца России!

Шаляпин недоверчиво посмотрел на меня:

– Гоните?

– Гоню. А что поделать?

– Нет уж, Владимир Алексеевич! Вы Блохе обещали, но и мне обещание дали – помните? Свести меня с детоубийцей. Мне над ролью работать надо, Владимир Алексеевич! Премьера скоро, а я…

– Так Акулина…

– Акулина! – раздраженно бросил Шаляпин. – Акулина! Я вам уже говорил – Акулина для меня совершенно пустой номер! Ни эмоции, ни чего другого… Акулина теперь как орех, который не расколешь ничем! А расколешь – так там ядра и нет, высохло у нее ядро, душа у нее высохла!

– Высохла-то высохла, – возразил я. – Однако же она путь нам указала.

– Ну, указала, – нехотя согласился певец. – Только это все не то. Это она своему содержателю отомстила. Нет, Акулина – не то! Не то! Дайте мне настоящего детоубийцу, чтобы я в глаза ему заглянул!

– Так какого же вам еще детоубийцы надобно? – спросил я почти жалобно.

Тут извозчик натянул вожжи и объявил нам, что мы приехали. Шаляпин соскочил на землю, отдал мне пальто и сказал:

– Дайте мне Полковника!

Я промолчал, поджавши губы.

– Ведь вы его найдете, Владимир Алексеевич, – сами поклялись. И когда вы его найдете, я хочу быть рядом. Хочу поговорить с ним. Или хотя бы просто понаблюдать.

Я покачал головой.

– Этот человек опасен, Федор Иванович. Мало ли чего может случиться.

– Я хочу Полковника, – отрезал Шаляпин, держась рукой за борт пролетки. – И вы мне обещали детоубийцу.

– Ну хорошо, – тяжело вздохнул я. – Если найду… Когда найду – скажу вам.

Шаляпин протянул мне руку, которую я пожал, и скрылся в дверях.

На следующее утро я начал настоящую охоту на Полковника, оказавшегося майором Павлом Коробейко – впрочем, и в подлинности самого Коробейко я сомневался: учет жильцов в ночлежках велся из рук вон плохо, любой мог записаться под фальшивым именем и жить хоть до смерти не узнанным.

Еще с турецкой войны у меня остались связи в военных кругах, так что первым делом я поехал на Тверскую к Центральному телеграфу и дал «срочную» полковнику Генштаба Н. с просьбой заглянуть в военный архив насчет судьбы майора Коробейко Павла Павловича. Существовал ли такой вообще в русской армии?

Потом я отправился в библиотеку и попросил подшивки «Вестника медицины» времен войны. Я рассуждал так: сам Коробейко назвался майором, Акулина называла его Полковником – значит, можно предположить, что он когда-то имел отношение к армии. Этим объясняется и страсть Коробейко к кокаину – во время войны его начали активно использовать для местной анестезии в войсках. И хотя командование держало все в тайне, в послевоенных газетах пару раз я натыкался на заметки врачей, что подобная практика анестезии кокаином привела к поистине чудовищным результатам – многие армейцы привыкли к наркотику и продолжили его употреблять и в мирное время. Впрочем, в этом не было ничего удивительного – продажа кокаина в аптеках сопровождалась публикацией бесчисленных рекламных объявлений в газетах и журналах. Сам я, быть может, чудом избежал этого модного порока, потому что с самого начала службы попросился к «пластунам», которые все ранения и болезни лечили по старинке – водкой и травами. Часто находясь в поиске, вдали от основных сил, мы были лишены «современной» медицинской помощи, обернувшейся для многих, как я уже сказал, привычкой к кокаину.

Просматривая «Медицинский вестник», я чуть было не заснул прямо за библиотечным столом – сказывалось вчерашнее перенапряжение сил. Однако в результате мне удалось найти заметку, которая показалась крайне интересной и могла очень помочь в моем случае.

Под заголовком «Преступный эксперимент» был помещен текст о капитане медицинской службы Воробьеве А. С., с описанием скандала, случившегося незадолго до памятного штурма Столовой горы. Но самое ценное было в том, что тут же издатель поместил фотографию капитана. Снимок был сделан в ателье – на фоне гор в плотно облегающем мундире стоял человек с большими залысинами и аккуратно постриженными усами. Глаза его были узко посажены и смотрели напряженно. Во всей фигуре была скованность – то ли от внутреннего состояния, то ли от необходимости сохранять неподвижную позу перед фотографическим ящиком. Уже одно то, что редакция напечатала снимок рядом со статьей, было необычно. «Медицинский вестник» помещал в основном рисунки органов и новых врачебных инструментов из Европы, которые читатели могли заказать по указанным тут же адресам. Я подумал, что фотография напечатана намеренно – как своеобразная «черная метка», чтобы любой директор клиники смог опознать изгоя и отказать ему в месте. Мера жестокая, но вполне понятная из описания действительно жутких экспериментов доктора Воробьева над ранеными солдатами.

Тогда я совершил, каюсь, страшное прегрешение, непростительное даже школяру, не то что человеку в моем возрасте и положении. Потихоньку достав из кармана перочинный ножик, которым обычно точил карандаши, я, таясь, вырезал фотографию капитана Воробьева и сунул ее в карман пиджака. Вернув подшивку с совершенно невинным видом библиотекарю, я скорым шагом покинул место своего преступления.

Полковник, он же майор Коробейко, вполне мог и не быть капитаном Воробьевым. Хотя я был уверен как раз в том, что напал на нужный след.

Зайдя на телеграф, я обнаружил, что мой петербуржский знакомец из Генштаба уже прислал ответную телеграмму. В ней значилось, что майор 18-го пехотного Московского полка Коробейко погиб незадолго до кровопролитного штурма Столовой горы в стычке с башибузуками.