Вадим Сухачевский - Тайный суд

Некоторое время парень стоял как ушибленный. Потом проговорил зло:

– Вы врете! Так не бывает.

– Чего не бывает?

– Не бывает так, чтобы не было Тайного Суда. Он был всегда!

– Был, – кивнул Юрий. – А вот теперь – нет.

Викентий-младший никак не мог принять ошарашивающую новость.

– Но почему?! – воскликнул он.

В разговор вмешалась Катя:

– Потому, что зачастую судьями становились те, кто мало отличался от преступников. Например, убийцы твоего отца.

– Но не все же такие! – упорствовал паренек.

– Не все, – согласился Юрий. – Но человек, верящий, что правота лишь на его стороне, что он вправе решать, жить кому-то или умереть, – такой человек, если он вдруг ошибется… а людям, согласись, все-таки свойственно ошибаться… такой человек становится чудовищно опасен. Ну, наподобие тех…

– …которые заседают в «тройке»? – закончил за него юнец.

– Да, наподобие тех. Они ведь тоже свято верят в свою правоту. Кстати, у них тоже есть свои палачи. Ты ведь, надеюсь, не желаешь?..

– К ним, к этим гадам?! – воскликнул Викентий. – Я что, похож?..

– Ты похож на хорошего мальчишку, – успокаивающе поднял руки Юрий, – как и большинство мальчишек. Некоторые из них потом, достигнув взрослого возраста, так и остаются хорошими, порядочными людьми. Но горе тем, кто однажды ощутил власть над другими; чаще всего они и сами не замечают, что превратились в чудовищ.

– Я не чудовище, – набычился паренек.

– Пока – безусловно, нет. Но у тебя пока еще не было этой власти. А потом, глядишь…

Викентий перебил его:

– Вы просто трусы! Трусливые мещане, которым бы только наслаждаться своим уютным мирком!

– Ты ошибаешься, – спокойно ответил Юрий. – Впрочем, можешь думать о нас что хочешь, если тебе так удобнее. Во всяком случае, сейчас нам с тобой не по пути.

– Да, – решительно кивнул тот, – с трусами мне не по пути! – По-шутовски раскланялся: – Простите, порядочные люди, что потревожил. Можете наслаждаться спокойным житьем-бытьем. – С этими словами он шагнул к каминному проему и исчез, будто не было.

– Не натворил бы бед, – вздохнула Катя.

Юрий тоже вздохнул:

– Очень боюсь, что мы все-таки еще услышим о нем…

Кот Прохор уже начинал попискивать, напоминая о себе. Скулеж этого обжоры вскоре должен был перерасти в надрывный ор.

– А вот о коте мы не подумали, – Юрий потер лоб. – Все-таки придется выходить, что-то ему покупать…

– Дня два продержимся, – заверила его Катя.

С этими словами она провела его на кухню и показала чудо из чудес, о котором Юрий только слыхал, но не видал воочию. Чудо называлось «холодильник».

– Знала бы – позаботилась, – с досадой поморщилась Катя. – Боюсь, здесь только на Прохора и хватит.

Она открыла холодильник. На полке одиноко лежал кусок печеночной колбасы – полкило, не больше.

– Кис-кис, – позвала она и бросила коту небольшой кусочек. Видно, колбаса была не его любимого сорта, но голод не тетка, и с некоторым сомнением кот-привереда все-таки сожрал то, что было дано.

– Да, дня на два ему хватит, – оценив внушительные размеры котяры, согласился Юрий. – Ну а мы уж – как-нибудь. Как думаешь, обойдемся?

– Мы только друг без друга теперь ни минуты не обойдемся, – шепнула Катя, крепко, нежно обняла его и уткнулась лицом в его небритую щеку.

Сколько бы ему, Юрию, не оставалось жить на этом свете, те два дня, проведенные в Катиной квартире на Тверской, все равно вспоминал бы как самые счастливые в своей жизни. Было голодно (все отдавалось лишь Прохору), холодно (квартира отапливалась лишь каминами, а зажигать их было никак нельзя), но тепла, которое они своими телами передавали друг другу, им хватало сторицей.

Они были счастливы и не допускали мысли, что в счастье этом будет хоть один миг перерыва.

Увы, не бывает ничего вечного. Через два дня у Прохора закончилась колбаса. Пока кот лишь мяукал, но стенал все чаще и громче, и наконец стало ясно, что до его истошного ора остаются считаные часы.

– Хочешь не хочешь – придется выходить, – вздохнул Юрий.

– Может, лучше я? – предложила Катя. – У меня есть театральный грим, загримируюсь под какую-нибудь старушенцию, никто не узнает.

Юрий был тверд:

– Пойду я. А вот бороденку мне какую-нибудь, если найдется, приклей, не помешает.

Катя справилась с работой гримера искусно и быстро. Теперь на Юрия смотрел из зеркала повидавший жизнь старик лет семидесяти.

– Сойдет, – кивнул он.

Однако, перед тем как открыть дверь, Катя глянула в дверной глазок и прошептала:

– Черт! Там какие-то двое…

Юрий тоже посмотрел.

– Да это алкаши какие-то, – успокоил он ее, – им до нас нет дела.

– И все же… – Катя задумалась. – У меня одна мыслишка есть. Тут соседняя квартира пустует, мы туда легко перелезем через балкон.

– И что это даст?

– Увидишь! – В глазах у Кати появился озорной блеск. Она достала из сумочки небольшой тюбик. – Суперклей, – пояснила она, – схватывает мгновенно и намертво.

С этими словами она взяла стоявший здесь же, в прихожей, велосипед и хорошенько смазала клеем раму.

– Сейчас будет весело, – усмехнулась она, крутя дверной замок.

Два сержанта переговаривались на лестнице:

– Ты куда, Хренков, наган сунул?

– Сюда, за ремень.

– То-то я и гляжу. Кто ж спереди сует? У тебя же через куртку рукоятка на брюхе видна. Ежели под ремень, так назад надо. Вот, как у меня… Ить твою! Да не тут, не у окна перекладывай! Вон, в темный угол отойди, там и переложь!.. Вот так… И – сюда… И вообще – на шиша тебе наган, когда шилом работать велено?

– Так, на всякий… А у тебя наган зачем?

– Ладно, может, и пригодится. Вобла у тебя? Готовь маскировку.

– Это что, прямо вот так вот на подоконнике разделывать?

– Давай прямо. Мы ж с тобой кто? Алкаши!.. А я пивко щас открою.

– Валяй, Вася, трубы горят.

– Какой я тебе Вася, какие еще трубы?! Ты что, тудыть твою, набрался перед заданием?!

– В рот не брал. Это ж я – для конспирации.

– А-а… Вобла, однако, ничего, смотрю, свежая… Ну-ка… Да, во рту тает…

– И пивко хорошее, сегодняшнее.

– Давай сюда! Ишь, присосался! Так через час без ни шиша останемся.

– Еще ж четыре бутылки.

– А сколько еще стоять, ты знаешь? Может, до самого вечера. И налижешься – какая тогда точность стрельбы?

– Ништяк, Вася! Я, когда за стрельбы грамоту получил, – сколько я, по-твоему, перед тем принял?

– Ну…

– Гну! Как раз четыре «Жигулевского». У меня от него, от пива, меткость как раз обостряется – видать, особое свойство такое организма.

– Гляди-ка ты! Может, и у меня тоже? Ну-ка, вторую открывай…

– Тсс!

– Чё?..

– Через плечо! Вон дверь, кажись, открывается.