Георгий Персиков - Дело о Чертовом зеркале

Страстный болельщик слободской стороны Никанор Стрыльников места себе не находил и всячески пытался подбодрить свою сторону. На время боя он выдавал бойцам дубленые романовские шубы, сильно смягчавшие удары, вязаные узорчатые рукавицы и красные кушаки. А еще фабрикант отыскивал здоровенных парней, чтобы усилить свою стенку, да ничего у него не выходило. А вот на прошедшую Масленицу удалось его подручным разыскать двух бойцов в Спасском уезде: братьев-близнецов Митрофана и Егора Емельянчиковых, мясников, ударом кулака убивавших быка-трехлетку и останавливавших тройку коней на полном скаку. В самом деле, стенка слободских выиграла безоговорочно.

– Два братана эти, – рассказывал Воробейко, – как пошли крошить, так наших надежей и атамана сразу и вышибли. Вроде не больно здоровые, а удар у них – бабах! – и поминай как звали. Ну а там с боков ихние подтянулись, нам только и осталось драпака давать. Так и чем дело-то кончилось: как водится, пошли потом все в кабак. Стрыльников подошел при всем честном народе и дал братьям золотые часы на цепочке, мол, заслужили, мол, мое слово тверже кремня. А те ему: что ж ты нам одни-то часы суешь? Нас ведь двое, плечо к плечу бились! Стрыльников и говорит: жирно вам больно двое часов, по очереди носите. Ну те и взъерепенились, что тот-то обманул их, прыгнули было, да Стрыльников-то сам кого хочешь уложит. Как толкнет братанов, те и полетели вверх тормашками, во как. Кинул денег на стол, гуляй, мол, рванина, и ушел. А братаны-то на него взъелись, слышал я тогда, как говорили: ничего, и с тобой посчитаемся, харя толстопузая. Их тогда успокоили, конечно, но я сам слыхал, как они шептались: мол, будет и на нашей улице праздник. И я-то как раз сейчас подумал, что все сходится: и по росту они подходят, и усики у них шильцем, и приказчиками служат, и Стрыльников их обидел, и удар у них – доску двухдюймовую прошибет, во как! Да и про сердце, пару раз быкам они били как раз в грудину на спор – так сердце рвалось, вот вам истинный крест!

– Знаю я Емельянчиковых, – задумчиво сказал Родин. – Бьют размашисто, по-русски. И удар сильный, не поспоришь.

– И что, Георгий Иванович? – Торопков аж привстал. – Может такое быть?

– Вполне. Сильный удар в область сердца, нанесенный профессионалом, безусловно, мог привести к разрыву мышцы. Если, предположим, ударить не костяшкой, а «копытом», или «молотом» кулака, или же, к пример, открытой ладонью, то и синяка бы на груди не осталось.

– Все совпало – приказчики, бойцы! Все один к одному!

– А знаете ли вы, – спросил Родин, – у кого эти братья служат?

– Знаю, как не знать, – отвечал Воробейко, – в Спасском уезде у купца Ляткина – скотный двор. Огромаднейший! У него мясо берут для ресторанов и званых обедов, колбасы еще он делает отличные. Вот у него они и работают в мясной лавке. И живут там же рядышком.

– Вот что, – вскочил с места Торопков, – времени у нас мало. Воробейко, вы, мне кажется, в обычных агентах заходились! Пора вас к старшему представлять!

Воробейко довольно замурчал, дескать, рады стараться-с.

– Давайте-ка закладывайте пару, поедем к «Монмартру», там возьмем этого швейцара из ресторана, чтобы на месте опознание провести. И если они – то сразу и возьмем голубчиков.

До Спасского от управления было верст двадцать – служебная коляска добралась до скотного двора Ляткина быстрее чем за час. Но тяжелый запах скота и пережженной костной муки возвестил о приближении куда раньше. Несмотря на то что ярко светило солнце, настроение у сыщиков испортилось.

Забор вокруг двора был высок и мрачен. Перед широко распахнутыми дверями мясной лавки свора жирных собак лениво боролась за особо большую берцовую кость.

– Мда, зловеще выглядит, – заметил Торопков. – Что ж, давай, голубчик, – он посмотрел на швейцара, который, сняв свое парадное платье и переодевшись, стал похож на спившегося купца. – Иди в лавку да закажи фунт сарделек, скажи – на пробу. Если понравится, мол, будем для кабака брать сто фунтов в неделю. Да смотри на приказчика внимательно – он или не он.

Швейцар огладил бороду и направился в лавку. Время, как обычно бывает в таких случаях, стало тянуться мучительно долго. Говорить не хотелось. Наконец посланник вышел, держа в руках бумажный пакет с сардельками. Еще не подойдя к коляске, он уверенно закивал, как китайский болванчик.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Родин. – Точно ли уверен, что он?

– Они! – ответил швейцар. – Они ж близняши, как на одно лицо обои! Ростом точно выходит, чуть повыше меня. Усишки вроде такие же, шильцем. Волоса темно-русые, точно. А рожей-то непонятно, он же замотанный был. А вот рушник точно тот, признал я. Рушником он же перевязанный был. Вот рушник и висит на плече, у того, что за прилавком.

– Ну что ж, отлично. Воробейко, идемте. Георгий Иванович, вы, конечно, не обязаны… – начал Торопков, но Родин уже выпрыгнул из коляски. А вот агент что-то замялся.

– Боязно чего-то, ваше высокоблагородие. Они ведь здорово дерутся! А нас всего сам-три. Может, обождать, пока подмога придет?

– Да не придет подмога! – в сердцах ответил Торопков. – Всех агентов в усиление к жандармерии направили. Вокруг сгоревшего зернохранилища стоят, во второй линии, там комиссия приехала со столицы. Опасаются, что анархисты бомбу кинут. Самим надо братьев арестовывать. Идем! Ты вооружен ли?

Воробейко вынул из кармана револьвер. Родин глянул через плечо и определил:

– «Мервин-Галберт», русской модели сорок четвертого калибра, длина ствола семь дюймов?

Агент ошарашенно кивнул: не ожидал от штатского, да еще и докторишки, такой осведомленности в оружейном деле.

– А вы, Георгий Иванович? – в ответ Родин показал Торопкову свою трость и извлек из деревянной кобуры револьвер с длинным дулом. – Ну так что ж мы стоим? С Богом, господа! Оружие наголо, но брать подозреваемых следует, конечно, живьем! А ты, друг, сиди на козлах да гляди в оба, – напоследок наказал сыщик немного напуганному швейцару, и вся троица двинулась к мясной лавке.

Войдя в лавку, Торопков подошел к прилавку, пряча за спиной свой старенький наган «тройного действия», Родин стал в дверях, а Воробейко остался на ступеньках снаружи. Оба брата выглядели опытными бойцами, которых взять было не так-то просто. Первый стоял перед покупателями с длинным ножом, нарезая тонкими кусочками колбасу, второй, в перепачканном кровью фартуке, чуть сзади рубил баранью тушу на иссеченной деревянной плахе огромной мясницкой секирой.

Дождавшись, когда посетители, почуяв недоброе, вышли из лавки, сыщик сказал:

– Приветствую вас, господа Емельянчиковы! Я – старший полицейский надзиратель сыскного отделения, звать меня Торопков, – при этих словах он громко взвел курок, отправив пулю в камору, – и я хочу вас пригласить к нам в управление на короткую беседу.