Клайв Касслер - Гонка

Стивенс смотрел на свою большую белую машину.

— В детстве вы были толстым, Белл?

— Нет, насколько помню.

— Вы бы помнили, — мрачно усмехнулся Стивенс. — Ни за что не забыли бы… Всю взрослую жизнь я был толстым. А до того был толстым мальчиком.

Он подошел к своему биплану, провел пухлой рукой по туго натянутой ткани и погладил один из больших пропеллеров.

— Папаша твердил, что никто не полюбит толстяка. Оказывается, он был совершенно прав… — Стивенс с трудом глотнул. — И я хорошо знаю… Когда вернусь домой, меня по-прежнему никто не будет любить. Но будут уважать!

Джозефину пугал горный воздух. Он казался разреженным, особенно в жаркие дневные часы, и не таким прочным, как она привыкла, даже на большой скорости. Она, едва веря глазам, смотрела на барометр, кружа в таком голубом небе, какого никогда не видела, и пыталась вести машину на высоте над железнодорожной станцией Деминг, в Нью-Мексико. Самодельный альтиметр словно застыл. Она сильно стучала по нему пальцем, но стрелка не двигалась. Когда Джозефина посмотрела вниз, на паровозное депо и на ресторан Харви, стоявшие между железнодорожными путями, те как будто бы не уменьшились, и она поняла, что прибор не ошибается. Просто она поднималась чрезвычайно медленно.

Стив Стивенс и Джо Мадд были далеко под ней, и она могла только гадать, каково им приходится. У нее по крайней мере был опыт полетов в горах: она летала над Адирондакскими горами. Хотя, нужно признать, это не очень помогало, когда воздушные течения Дикого Запада хватали ее за крылья, восходящие потоки лягались, как мул, и тот же воздух, который тянул ее вниз, словно не хотел ее поднимать. Она оглянулась через плечо: «Орел» Исаака Белла был на своей неизменной позиции над ней и чуть сзади, плясал, словно подвешенный на эластичной нити.

Наконец она поднялась на три тысячи футов, отказалась от попыток подняться выше и полетела к Лордсбургу, надеясь, что этой высоты хватит, чтобы перевалить через горы. Джозефина летела вдоль линии Южно-Тихоокеанской железной дороги и вскоре обогнала поезд, который вышел из Деминга на тридцать минут раньше ее. Локомотив, медленно взбираясь на крутой подъем, пускал дым: ясный признак того, что местность продолжает повышаться и ей придется забраться еще выше.

Ее сосредоточенность неожиданно нарушили мрачные мысли о Марко.

Она не боялась, что он погиб в обличье Платова. В Форт-Уорте он предупредил ее, что «исчезнет». Но, когда он появится в новом обличье, какое придумает для себя, первое, о чем она его спросит: кто погиб в огне вместо него? Ужасный вопрос. Ей не удавалось придумать, какой ответ она смогла бы принять. Слава богу, сейчас у нее хватает дел: она пытается преодолеть Континентальный раздел, и все прочее нужно изгнать из головы.

Джозефина видела, что впереди рельсы уходят в ущелье между двумя вершинами. Хотя везде небо было голубым, над ущельем висел толстый слой облаков. Словно кто-то набросал между горами толстый слой ваты. Железнодорожная линия проходила через него. Ей следовало подняться выше, чтобы остаться над облаками. Если она войдет в них, то заблудится и не увидит гору, пока не врежется в нее.

Но как Джозефина ни орудовала рулями высоты и alettoni, как ни выжимала из «Антуанетты» силы, постепенно ее окутал холодный туман. Иногда он становился таким густым, что нельзя было разглядеть винта. Потом на мгновения редел; тогда Джозефина видела вершины, корректировала курс и готовилась к новому периоду слепоты. И все время пыталась заставить моноплан подниматься. Туман снова поредел. Она увидела, что, не сознавая того, повернула вправо. Ее обступило облако. Она вновь ослепла. Но в то же время почувствовала в облаке что-то такое, что сделало воздух плотнее.

Неожиданно она оказалась над всем — выше перевала, выше облаков. Даже выше вершин, и куда ни глянь расстилалось такое голубое небо, какого она никогда в жизни не видела.

— Умничка, Элси!

На одно безумное мгновение ей показалось, что она видит Тихий океан. Но до него оставалось еще семьсот миль. Она оглянулась. Исаак Белл был над ней, и Джозефина поклялась, что, когда выиграет гонку, первым делом купит на выигранные деньги роторно-поршневой мотор «Гном».

Еще дальше сзади летал кругами прочный красный биплан Джо Мадда, набирая высоту; он еще даже не вошел в проход. Стив Стивенс пролетел под Маддом, обогнал его и устремился в проход, заставляя свои два мотора поднимать машину выше. Он погрузился в облако прямо по ходу железнодорожной линии. Джозефина несколько раз оглядывалась — ей хотелось увидеть, как он вынырнет.

Но вместо вырывающегося из облака белого биплана позади расцвел красный цветок. Из-за рева мотора взрыва она не услышала, и ей потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что произошло. У Джозефины перехватило дыхание. Стив Стивенс врезался в гору. Его биплан горит, а сам он мертв.

Две ужасные мысли пронзили ее.

Двухмоторный скоростной аэроплан Стивенса — поразительная большая машина Марко, способная поднимать тяжести, — выбыл из гонки, оставив ее единственным соперником более медленный «Освободитель» Джо Мадда. Ей была ненавистна эта мысль, не просто неблагородная и недостойная: теперь она поняла, что хоть Стивенс ей не нравился, он тоже был частью маленькой семьи летящих через всю страну авиаторов.

Вторую ужасную мысль перенести было тяжелее. Вероятно, гонку выиграл бы сэр Эддисон-Сидни-Мартин, если бы Марко не повредил его «Кертис».

Вечером в Уиллкоксе, в Аризоне, остановившись в Лордсбурге только для заправки бензином и маслом, Джозефина слышала, как Марион сказала Исааку Беллу:

— Уайтвей ужасно доволен.

— Он получит, что хотел, — ответил Исаак. — Страну в воздушной гонке нос в нос преодолеют «Любимица Америки в воздухе» и человек из профсоюза на медленной машине.

Худшие кошмары Юстаса Уида сбылись в Тусоне. Гонку задержала сильная песчаная буря, едва не похоронившая машины под песком. После того как они откопали и очистили машину, Энди Мозер разрешил ему на полдня пойти в центр города поиграть в бильярд. Здесь Юстас встретил индейца яки, который пытался выиграть у него в американский бильярд. Индеец был хорош, даже очень, и у Юстаса ушло полдня на то, чтобы обобрать индейца, а потом и его друзей, которые делали ставки на то, что тусонский индеец обязательно обыграет мальчишку из Чикаго. Когда к ужину Юстас выходил из бильярдной, яки называли его «чикагский молодчик» и он чувствовал себя на седьмом небе, пока поджидавший его на тротуаре человек не сказал:

— Готов, парень?

— О чем это ты?

— То, что мы дали тебе в Чикаго, при тебе?

— Что?

— Ты не потерял это?