Линдси Фэй - Злые боги Нью-Йорка

– Спасибо.

Хопстилл уронил голову в ладони.

– Господи, а ведь я думал, что сдохну тут зимой, когда понадобятся деньги на дрова, – сказал он сам себе.

Я задумался, когда он в последний раз ел. Насколько я видел, еды нигде не было.

– Я собирался потратить все свои запасы на грандиозное представление над Бэттери-парком. Лучше смотреть на эти прекрасные взрывы, чем заложить их и протянуть еще несколько несчастных недель. Но теперь об этом можно забыть. Иногда, как ни крути, а все налаживается.

– Иногда, – серьезно согласилась Птичка.

«Когда весь христианский люд спит в своей постели», – подумал я. Эта фраза зудела в моей голове.

– Иногда, – громко сказал я.

Например, как сейчас, когда дела пошли на лад. У меня остались лишние деньги из избирательного фонда, мое время принадлежит мне, а Хопстилл принесет мне помощь газетчиков.

Ну конечно, Мерси бродит по ночам; болезни и нужда не смотрят на часы.

Какой отличный день.

Я дал Хопстиллу адрес театрика на Орандж-стрит, и он пообещал сегодня же вечером зайти туда. «Хитрость в том, чтобы продолжать напирать, – подумал я, когда мы с Птичкой вновь вышли на солнечный свет. – Если тебе хватит напора, то уже не важно, знаешь ли ты, в какую сторону идти».

Оставив Птичку с миссис Боэм (она заверила меня, что если хоть краешком глаза заметит Шелковую Марш, то запрет все двери и будет громко кричать на родном языке, призывая немцев из соседнего дома), я пошел в Гробницы, в импровизированный морг, надеясь, что Палсгрейв все еще погружен в медицинское освидетельствование. Но доктора там не было. Зато посреди обширного подвала, дородный и осанистый, стоял Джордж Вашингтон Мэтселл. Разглядывая останки, лежащие на спешно сколоченных столах. И ничего не говоря.

Но тут и сказать особо было нечего.

– Доктор Палсгрейв сообщил мне, что переданное вам письмо исключительно безумно, – заметил он. – Возможно, это изменит ситуацию.

– Не знаю, как, но надеюсь, что изменит.

– Тогда прочтите вот это. Доктор Палсгрейв передал мне отчет и сказал, что если вам потребуются какие-то медицинские пояснения, вы можете заглянуть в его кабинет. Но его отчет не похож на медицинский труд. Он больше напоминает какое-нибудь творение этого тронутого По [25] Имеется в виду Эдгар Аллан По (1809–1849), выдающийся американский писатель и поэт. .

Я взял бумаги, смутно надеясь, что они привнесут разум в окружающее безумие. И замер. Сделал вдох. Передо мной на деревянных столах лежали девятнадцать тел или останков. Эта картина была безумно далека от прекрасного образа здоровья, нарисованного доктором Палсгрейвом, и я едва не задохнулся. Как их здесь много – господи, слишком много, – и все они такие маленькие… Ничье обнаженное тело не должно выглядеть, как эти, – разодранным и открытым всему миру. Я подумал о собственных внутренностях, о сердце, селезенке, почках, не доступных человеческому взору. На мгновение мне всей душой захотелось вернуть наше единственное доказательство преступления обратно в землю, чтобы те, кто прежде были такими нежными и ранимыми, могли, наконец, спокойно отдохнуть.

– Удивите меня, Уайлд, – сказал шеф Мэтселл, выходя из комнаты. – Я жду.

«Какими же растерзанными они выглядят, – подумал я. – Белый лоскут кожи, кучка рыжих волос, блеск оголенной кости…»

Я открыл отчет. Думаю, написать его было нелегко. Во всяком случае, так решил я, ознакомившись с его содержанием.

Срок смерти осмотренных девятнадцати тел варьируется от пяти лет до недавнего времени, однако причины смерти в каждом конкретном случае установить невозможно. На всех девятнадцати телах наблюдаются следы жестокого насилия post mortem. В частности, у всех тел повреждена грудная кость, а грудная клетка разделена на части. Я могу только предполагать, что злодей намеревался извлечь внутренние органы. Помимо естественного разложения, в двух случаях отсутствует сердце, в трех – печень, в четырех – селезенка, в двенадцати – ствол мозга, в двух – позвоночник. Вопрос о том, сделано ли это животными до того, как началось разложение, или убийцей, открыт для обсуждения, но я не могу поверить ни в одно обстоятельство, кроме нижеследующего.

Если принять во внимание явно намеренно вырезанные кресты, я не могу не задаваться вопросом, не является ли письмо, опубликованное вчера в «Геральд», абсолютно искренним. Теория ирландского религиозного безумца вполне соответствует той жестокости, с которой были убиты эти девятнадцать детей.

«Заверши свой труд и прекрати это, – процитировал я рваным шепотом. – Исправь сломанное». Боже милостивый, кто бы из вас ни прислушивался сейчас ко мне, что же в этом гребаном аду мне теперь делать?

Мне оставалась единственная возможность – вернуться к работе. На самом деле, твердо решил я, лихорадочная работа – это единственный путь.

В течение трех дней я ждал новостей от мальчишек, которые зарабатывали себе на жизнь их продажей. Я подозревал, что они успешно учатся делать вспышки и не слишком озабочены поисками зловещих экипажей. Я корпел над единственным письмом, избежавшим огня. Я обходил стороной морг, но за день до того, как тела должны были тайно перезахоронить, мы с мистером Пистом спустились в подвал и обыскали каждую кость и пучок волос. Нам не досталось ничего, кроме затяжной тошноты и ощущения жирных рук, которое не покидало меня, пока я не прибегнул к щелочи. Я навестил полицейских стражей на севере города. Они скучали, обиженные на то, что им приходится по шестнадцать часов в день слоняться по безлюдным лесам. За все свои хлопоты я заработал несколько довольно грубых оскорблений.

На исходе трех дней, утром тридцатого августа, я настолько отчаялся, что усадил Птичку и попросил ее нарисовать человека в черном капюшоне.

– Пожалуйста, мистер Уайлд, – сказала она, закончив рисунок и основательно измазав пальцы углем.

Человек на картинке был завернут в плащ, а его голову закрывал черный капюшон. Но я все равно поблагодарил девочку.

Тем временем меня – и это вполне логично – заразила паранойя моего брата. Как обычно, я каждое утро жадно пролистывал «Геральд», но сейчас, протягивая руку к хорошо знакомой газете, чувствовал себя слегка поддатым. «Пожалуйста, ни слова о птенчиках, – беззвучно молил я. – Дайте мне время».

И потому я читал о бешено трудящемся центре города, о расписании судов и реве беспорядков в далеком Техасе, боясь перевести взгляд и наткнуться на свое имя: «Как стало известно, Тимоти Уайлд, «медная звезда», значок номер 107, расследовал убийства ирландских птенчиков и облажался по полной программе».