Оливер Пётч - Дочь палача и король нищих

– А люди? – вмешалась Анна-Мария. – Люди что скажут? Я как только подумаю про Бертхольда и эти судилища… – Она тряхнула головой. – Второй подобной ночи я не хочу.

– Насчет Бертхольда можете уже не беспокоиться, – сказал Лехнер. – Его два дня назад забрала чума. Даже жена о нем ни слезинки не пролила. – Секретарь пожал плечами. – Ни зверобой, ни молитвы ему в итоге не помогли. Вчера вечером его спешно зарыли на кладбище Святого Себастьяна. Мир праху его… – Он быстро перекрестился, затем протянул руку. – По рукам, Фронвизер? Станешь цирюльником, и я улажу в совете все трудности касаемо женитьбы на дочери палача.

Симон задумался на мгновение, после чего пожал руку.

– По рукам.

– Минуточку, – проворчал Куизль. – Моего одобрения не спросили, а уже и свадьбу решили сыграть. Я всегда говорил, что палач из Штайнгадена будет для Магдалены отличной…

– Хватит придуриваться, упрямец! – перебила его Анна-Мария. – Можешь не скрывать больше, что Симон тебе по душе. А после всего того, что он для тебя сделал, будет чертовски несправедливо ему отказывать. Так что давай уже свое благословение и оставь их одних. Довольно ты из себя злобного ворчуна строил.

У Куизля отвисла челюсть, он изумленно уставился на жену, но промолчал. Да и сказать ему, по всей видимости, было нечего.

– Тогда не буду мешать молодым.

Тонкие губы Лехнера растянулись в улыбке. Затем секретарь резко развернулся и в сопровождении стражников зашагал к Речным воротам.

– Через два часа жду вас в доме вашего отца! – бросил он на ходу, обращаясь к Симону. – И супругу будущую приводите. У нас много дел!

Свежеиспеченный цирюльник усмехнулся. Симон в который раз уже утвердился в мысли, что Лехнер добился именно того, на что изначально рассчитывал. Затем он взял Магдалену за руку и побрел вместе с ней в город, к дому отца.

Когда новобрачные скрылись за Речными воротами, Куизль вместе с женой прошел в дом, и они поднялись в комнату, где спали близнецы. Муж и жена долго стояли рядом, держались за руки и смотрели на детей, что мирно посапывали в кроватках.

– Ну разве они не прекрасны? – прошептала Анна-Мария.

Якоб кивнул.

– Такие невинные… Притом что папа их столько людей угробил.

– Болван, детям не палач нужен, а отец, – возразила его жена. – Другого у них нет, не забывай.

Тень внезапно легла на лицо Куизля; он резко выпустил руку жены и молча спустился по лестнице. В общей комнате уселся на скамью под распятием и тупо уставился перед собой. Лишь время от времени раздавался хруст его пальцев.

Анна-Мария, заметив, с каким угрюмым видом сидит ее муж, невольно улыбнулась. Она достаточно хорошо знала его характер: требовалось некоторое время, чтобы он подал наконец голос; иногда такое могло продолжаться по нескольку дней. Она молча наложила кореньев в каменную ступку и принялась их ритмично размалывать. Долгое время тишину в комнате нарушало лишь поскрипывание пестика, да потрескивал огонь в камине.

В конце концов Анна-Мария не вытерпела. Она отложила в сторону пестик и провела рукой по черным волосам мужа, в которых уже появились первые седые пряди.

– Что случилось, Якоб? – спросила она вполголоса. – Может, расскажешь, что произошло в Регенсбурге?

Палач медленно покачал головой.

– Не сегодня. Мне нужно время.

Так прошло еще какое-то время. Наконец Куизль прокашлялся и посмотрел жене в глаза.

– Я только вот что хотел узнать… – начал он неуверенно. – Тогда в… Вайденфельде, когда я впервые встретил тебя…

Анна-Мария поджала губы и отстранилась от него.

– Мы ведь решили больше не говорить об этом, – прошептала она. – Ты обещал мне тогда.

Куизль кивнул.

– Помню. Но иначе никак, это хуже любой пытки.

– И что же ты хочешь знать?

– Тебя кто-нибудь из них тронул? В том смысле… успели они над тобой надругаться? Леттнер, например, этот ублюдок? – Куизль обхватил жену за плечи. – Молю тебя, скажи мне правду! Это был Леттнер? Клянусь, что между нами все останется по-прежнему.

Воцарилось молчание, и слышался лишь треск поленьев в камине.

– Зачем тебе это знать? – спросила наконец Анна-Мария. – Почему нельзя оставить все как было? Зачем ты заставляешь меня страдать?

– Боже праведный, да или нет?!

Анна-Мария встала и перевернула распятие в красном углу, так что резной Иисус уставился в стену.

– Ему этого знать не следует, – прошептала она. – Никому не следует, кроме нас.

Затем она начала сбивчиво рассказывать. Женщина не прерывалась ни на секунду; голос ее звучал твердо и монотонно, словно маятник раскачивался.

– Ты не забыл еще, как я потом отмывалась? – спросила она под конец, уставившись в пустоту. – Я мылась тогда часами. В ледяных ручьях, что попадались нам по пути, в реках, прудах, в каждой луже. Но это не помогло, грязь так и осталась. Это словно клеймо, которое я одна вижу.

– Ты о многом умалчивала, – пробормотал Якоб. – До сегодняшнего дня ты не рассказывала об этом.

Анна-Мария закрыла ненадолго глаза, а затем продолжила:

– Когда мы приехали в Ингольштадт, я сбежала от тебя ненадолго. Я была у старой знахарки, возле реки. Она дала мне порошок, чтобы исторгнуть из себя это. Он вышел вместе с кровью, это был лишь… всего лишь красный сгусток, как порченая каша… – Слезы выступили у нее на глазах. – А через неделю мы первый раз сблизились. Я прижалась к тебе и ни о чем больше не думала.

Куизль кивнул, взгляд его устремлен был куда-то в прошлое.

– Ты мне всю спину тогда расцарапала. Я все понять не мог, от боли или от желания.

Анна-Мария улыбнулась.

– Желание помогло мне забыть о боли. Желание и любовь.

– А тот порошок от знахарки, – спросил палач, – что это было?

Анна-Мария наклонилась к нему и провела ладонью по морщинистому лицу. Морщины пересекали его кожу глубокими бороздами: ей знаком был каждый изгиб.

– Спорынья, – прошептала она. – Дар Господа или дьявола, как тебе больше нравится. Принимать следует совсем немного. Иначе воспаришь к небесам и никогда уже не вернешься.

– Скорее уж провалишься в ад, – проворчал палач.

Затем он заключил жену в объятия и не отпускал, даже когда дрова в камине догорели и от них осталась лишь небольшая горстка горячих углей.

Книгу, которую вы только что прочли, по праву можно считать признанием в любви. Потому что если и способен человек любить город, то я люблю Регенсбург. Надеюсь, что, перелистнув последнюю страницу, вы тоже испытали нечто подобное. И если решили теперь посетить город, то спешу вас успокоить: современный Регенсбург не воняет, все улицы вымощены, и вас не запрут в дурьей клетке, если увидят на улице после восьми вечера.