Дэн Симмонс - Колокол по Хэму

Хемингуэй предложил отвезти меня в аэропорт субботним утром.

— Хуан не выключает двигатель, когда едет под уклон, — заявил писатель. — Он понапрасну тратит мое горючее.

Путь до аэропорта Хосе Марти недолог, но Хемингуэй всю дорогу не закрывал рта.

— Том Шелвин вернулся в город, — сообщил он.

— Хм-мм...

— Нет, все в порядке. Оказалось, «Лорейн» все-таки был застрахован. Он не слишком расстроился. Он говорит, что собирается развестись, и в любом случае ему пришлось бы дать катеру новое имя.

— Это хорошо, — отозвался я. — По крайней мере, мне так кажется.

Несколько минут мы ехали молча.

— Я решил отказаться от руководства «Хитрым делом», — вдруг сказал писатель.

— Вы прекращаете операцию? — Я уже сроднился с «Хитрым делом». Доморощенный шпионский заговор сыграл для меня роль запального шнура.

Хемингуэй, прищурившись, посмотрел на меня:

— Нет, черт побери, не прекращаю. Мне и в голову не приходило такое. Просто я хочу больше времени уделять операции «Френдлесс».

— Гоняться за подлодками, — сказал я.

— Ловить подлодки, — поправил Хемингуэй. — Топить подлодки.

— Кто же будет заниматься «Хитрым делом»? — У меня мелькнула головокружительная надежда, что он хочет попросить меня остаться и взять руководство на себя. Господи, ведь я уже стал знаменит — разве Билл Донован и Стефенсон не вызвались проделать долгий путь до Бермуд, только чтобы встретиться со мной? А теперь еще и это. Я вдруг понял, что, запутав и сорвав операцию и получив три огнестрельных ранения, я тем самым совершил недурную карьеру.

— Я решил пригласить своего друга Густаво Дюрана, пусть берет «Хитрое дело» в свои руки, — произнес Хемингуэй. — Я уже рассказывал тебе о Густаво. Я объяснил Бобу Джойсу, что операцию должен возглавить настоящий профессионал.

Хемингуэй действительно упоминал о Дюране. Он познакомился с будущим капитан-лейтенантом Густаво Дюраном еще в Париже, когда тот был студентом консерватории, музыкальным критиком и композитором. Весной 1937 года Хемингуэй отправился в Испанию, а Дюран в ту пору командовал 69-м дивизионом в Торрехон-де-Ардосе и Лехесе к востоку от Мадрида. Они возобновили дружбу, и восхищение Хемингуэя музыкантом, который стал солдатом, достигло степени едва ли не преклонения. Он признался мне, что вывел Дюрана в качестве одного из персонажей своей последней книги «По ком звонит колокол». После майского визита Ингрид Бергман Хемингуэй рассказал, сколько сил он приложил, чтобы назначить Дюрана консультантом экранизации книги, но директор фильма Сэм Вуд до умопомрачения боялся «красной заразы» и отказался взять в штат испанца, хотя Дюран никогда не состоял в коммунистической партии. Тогда Хемингуэй отправил Дюрану, который переживал нелегкие времена, чек на тысячу долларов. Однако чек сразу же вернулся.

Внезапно заныла рана в моем левом боку, и только потом я осознал, что рана здесь ни при чем.

— Лучшего человека, чем Густаво, не найти, — продолжал Хемингуэй. — Я уже уладил все с Эллисом Бриггеом и послом Браденом, и Боб Джойс уже отправил секретное послание в Госдеп. Я решил сохранить это дело в тайне, поскольку не хочу, чтобы Эдгар Адольф Гувер пронюхал о нас.

— Ни в коем случае, — отозвался я.

— Сейчас Густаво в Нью-Гэмпшире, получает американское гражданство. Письмо Джойса и кое-какие шаги с моей стороны ускорят этот процесс. Я сообщил ему об этом телеграммой лишь позавчера, но совершенно уверен, что он примет мое предложение. Густаво творил чудеса в испанской разведке. Он прибудет сюда в начале ноября, а его жена присоединится к нему позже. Я отдам им флигель. Они поселятся там, и Густаво сможет направлять оттуда дела.

— Прекрасная мысль, — похвалил я.

— Еще бы, — сказал Хемингуэй. До самого аэропорта мы молчали.

Хемингуэй донес мою сумку до стойки и, когда я прошел регистрацию, вновь подхватил ее. Мы оказались на летном поле; там стоял серебристый «ДС-4», по трапу поднимались пассажиры.

— Ну что ж, Лукас... — Хемингуэй протянул руку.

Я пожал ее и взял у него свою сумку.

Я шагал к самолету, его правый винт уже начал вращаться, когда Хемингуэй закричал что-то мне вслед.

— Что? — отозвался я.

— Я говорю, ты должен когда-нибудь вернуться на Кубу!

— Зачем?

— Реванш! — услышал я сквозь рев двигателя.

Я остановился и сложил ладони рупором:

— Хотите вернуть себе титул?

— Какого черта! — крикнул писатель, и в его бороде сверкнули зубы. — Я и не терял его!

Я кивнул и зашагал к трапу. Предъявив стюардессе билет и вскинув сумку на плечо, я оглянулся, чтобы помахать Хемингуэю на прощание. Но он уже вернулся в аэровокзал, и я не смог рассмотреть его в толпе кубинцев и военных. Больше я никогда его не видел.

Я записал те немногие беседы о литературном труде, которые вел с Эрнестом Хемингуэем. Лучше всех я помню ту, которая состоялась на скале над Пойнт Рома, когда мы поджидали немецких лазутчиков, хотя время от времени мне на ум приходит ночной разговор на борту «Пилар», после празднования сорокатрехлетия писателя. Теперь я все чаще вспоминаю еще одну такую беседу. В тот раз Хемингуэй разговаривал не со мной, а с доктором Геррерой Сотолонго. Они сидели у бассейна в финке, а я случайно оказался поблизости.

Доктор спросил Хемингуэя, как писатель узнает, что пора завершать произведение.

— В то время как тебе хочется побыстрее разделаться с проклятущей книгой, — сказал Хемингуэй, — какая-та часть твоего сознания не желает заканчивать ее. Тебе не хочется прощаться с персонажами, ты не можешь заставить свой внутренний голос прекратить нашептывать на особом языке и диалекте этой книги. У тебя возникает чувство, как будто умирает твой друг.

— Кажется, я понимаю, — с сомнением отозвался доктор.

— Вы должны помнить, как два года назад я отказывался стричься, пока не закончу «По ком звонит колокол».

— Да, — сказал доктор. — С длинными волосами вы выглядели просто ужасно.

— Так вот, я закончил книгу тринадцатого июля, но не прекратил писать. Я проработал свой день рождения, добавив в качестве эпилога пару глав, в одной из которых Карков, после провала наступления на Сеговию, встречается с генералом Гольцем, и они вместе едут в Мадрид, а в другой Андрее приезжает к Пилар в заброшенный лагерь Пабло и смотрит на разрушенный мост в ущелье... и тому подобную чепуху.

— Почему чепуху? — спросил Сотолонго. — Разве это были неинтересные главы?

— Они были лишние, — объяснил писатель, пригубив «Том Коллинз». — Тем не менее я взял рукопись с собой в Нью-Йорк и в разгар самого жаркого со времен Сотворения лета работал над ней в отеле «Барклай», чувствуя себя индейкой, попавшей в духовку. Каждый день мальчишка, которого я нанял курьером, доставлял в «Скрайбнерс» двести страниц.