Нэнси Бильо - Чаша и крест

— Друзья сообщают мне в письмах, что худшее уже позади, не исключено, что король смягчится и оставит матушку в покое, — продолжала она. — Гертруду Кортни, например, ведь не обвиняли ни в каких преступлениях и не подвергали допросам и пыткам. Может быть, ее даже освободят и ее сына тоже, нужно только набраться терпения и подождать.

У меня в голове не укладывалось, каким образом Гертруда, которая действительно участвовала в заговоре против короны, может выйти из Тауэра, если ее муж, остававшийся верным королю, лишился жизни. Возможно, против нее просто не нашли никаких улик, за исключением того флага, о котором говорил Шапуи.

— Я слышала, — вдруг сказала Урсула, — что есть определенные… э-э-э… признаки… Одним словом, еретические взгляды Кромвеля начинают утомлять короля Генриха.

— Что? — вздрогнула я.

— А вы знаете, что в Страстную пятницу его величество полз от самой двери часовни к Распятию, как самый истовый католик? — пылко проговорила она.

Я воздела кверху обе руки:

— И тем не менее посмотрите, что творится: здесь, в церкви Святой Троицы, образы святых поснимали, говоря, что это все суеверие и идолопоклонство, а к алтарю приковали цепью Библию Ковердейла.

Новость о том, что король якобы вернулся к истинной вере, не утешила меня, а, наоборот, привела в ярость. Выходит, мы все, подданные Генриха, — просто жертвы его капризов и прихотей.

— Да, — вздохнула Урсула. — Кажется, в государстве назревает ужасная смута. Говорят, в недавно созванном парламенте нет никакого согласия по вопросам религиозной политики. Мы пропали… да, мы пропали. Остается одно: затаиться, жить себе тихо и стараться по возможности не появляться при дворе.

— Да, — согласилась я, — именно это мы с Эдмундом и собираемся сделать.

Я узнала, что Генри переписывался с Говардами. Кузина Элизабет не приедет на мое бракосочетание, потому что снова ушла от мужа. Она уехала в тот же дом, что и прежде, и живет там одна. Урсула сказала, что уже начались переговоры о выделении герцогине Норфолк содержания. Насчет примирения на этот раз речи уже не шло. Катрин Говард живет в Хоршэме, у какой-то дальней родственницы. И там она останется вплоть до прибытия очередной жены Генриха, если таковая, конечно, вообще появится.

Из Кембриджа прибыли трое друзей Эдмунда: два бывших монаха-доминиканца и молодой студент по имени Джон Чек, как ни странно, убежденный сторонник церковной реформы.

— Он хоть и протестант, но очень приятный человек, сама увидишь, — заверил меня жених.

И я увидела. Действительно, господин Чек оказался человеком веселым, жизнерадостным, очень добросердечным и чрезвычайно любознательным: все на свете будило в нем живое любопытство, его постоянно преследовало настойчивое желание понять и объяснить непонятное. Он хотел знать абсолютно все и, услышав, что я занимаюсь изготовлением гобеленов, попросил рассказать о них в мельчайших подробностях, чуть ли не на коленях умолял меня показать первый гобелен с изображением феникса, который был уже почти закончен. Что и говорить, я была чрезвычайно польщена, буквально растаяла и, конечно же, пошла ему навстречу.

— Как повезло брату Эдмунду, что у него будет такая прекрасная жена, такая искусница, — сказал господин Чек, внимательно осмотрев мой гобелен. И вдруг покраснел: — Прошу прощения, его не следует теперь называть братом. Я, конечно, как никто другой, должен радоваться этой перемене, но поймите: к этому так трудно привыкнуть.

— Вполне понимаю, — отозвалась я. — Прошу вас, не надо извиняться.

На нашу свадьбу также приехал и старший брат Эдмунда, Маркус. У него в Хартфордшире была семья и большая ферма, но ради такого случая он оставил их на время. В отличие от Эдмунда и Винифред, Маркус был темноволосым и черноглазым, да и в остальном мало на них походил. Он остановился в упомянутой уже «Голове сарацина», пригласил нас вместе отужинать на постоялом дворе и без обиняков заявил:

— Не знаю, с кем я должен говорить об этом, но нам необходимо обсудить вопрос о приданом.

Эдмунд покачал головой, и братья заспорили.

— Она родом из благородной семьи, — ткнул в мою сторону пальцем Маркус. — Как ты можешь согласиться взять ее в жены без договора о приданом?

Я так и застыла от возмущения.

— Это тебя не касается, — сухо произнес Эдмунд.

— Нет, касается. Я — глава семьи, — парировал Маркус.

— Слава богу, не моей, — сказала я и встала из-за стола.

Эдмунд поднялся вслед за мной.

— Мы будем очень рады видеть тебя на свадьбе, но разговор на эту тему окончен, — объявил мой жених, и мы с ним ушли.

— Ну и братец у тебя, — пробормотала я уже на улице.

Эдмунд не отозвался. Я видела, как его утомляют все эти формальности и приготовления. Религиозное призвание отдалило его от подобной суеты, но теперь из любви ко мне он согласился пройти через все это и, похоже, чувствовал себя далеко не лучшим образом. Интересно, если бы я сейчас предложила отменить нашу свадьбу, что бы он ответил? В глубине души я страшилась, что Эдмунд не рожден для семейной жизни, что ему больше подходит судьба монаха-отшельника. И бедняга вынужден прилагать колоссальные усилия, чтобы соответствовать своей новой роли, которая дается ему с большим трудом. Я чувствовала себя виноватой, и это не давало мне покоя.

Однако, когда, прощаясь со мной и желая спокойной ночи, Эдмунд нежно поцеловал меня в губы и прошептал: «Я люблю тебя, Джоанна!» — все мои сомнения и страхи развеялись как дым.

Ничего, как только мы поженимся, все эти люди оставят нас в покое и начнется наша с Эдмундом настоящая совместная жизнь.

Однако сегодня мне предстоял еще один разговор, ничуть не более приятный, чем с Маркусом, с той только разницей, что инициатива в данном случае исходила от меня.

Я отправилась в строительную контору и нашла там Жаккарда Ролина.

— Прошу вас, придумайте какой-нибудь предлог, чтобы уехать из Дартфорда, хотя бы ненадолго. Если мы вдруг не пригласим вас на венчание, это будет выглядеть очень странно. Но я бы предпочла не видеть вас на собственной свадьбе.

Меня тошнило от одной мысли, что на моем празднике в числе гостей будет присутствовать этот мерзкий шпион, который, не моргнув глазом, рассуждал об убийстве Эдмунда. «Убрать» — так, кажется, он назвал это.

Жаккард, похоже, совсем не обиделся. Он только улыбнулся и отвесил мне поклон.

В последний вечер перед свадьбой у меня собрались одни только женщины. Артур ночевал у Стаффордов в имении господина Хэнкока. Урсула принесла мне красивое бледно-золотистое платье.

— Мы, конечно, знаем, Джоанна, что вы терпеть не можете модных вещей, но это как-никак ваша свадьба, такое событие бывает раз в жизни.