Мастер Чэнь - Амалия и Белое видение

А потом мне позвонил Тамби Джошуа, он же Синнатамби Кришнавеллупилам.

— С вами будет говорить господин Эшенден, — сообщил он.

«Вы»? Я могла бы догадаться, что полиция давно уже подключилась к двум моим телефонам, в офисе и дома.

— Эшенден? Что это за бред, Тамби? Почему не Ноэль Кауард? Почему не Бернард Шоу или сам Шекспир? Что, обо мне будут писать пьесу или рассказ, а то и роман? Полиция решила сделать из меня литературную героиню, вместо того чтобы засадить в тюрьму?

Я услышала тяжкий вздох Тамби на том конце линии.

— Он прибывает сегодня к вечеру. Вам сообщат, когда вы с ним встречаетесь. А пока что меня попросили передать вам неофициальную, но весьма настоятельную просьбу не покидать город. Впрочем, вы и так это наверняка понимаете.

Покинуть мой город? Нет, вот этого я не собиралась делать ни в коем случае.

Звук моих каблуков звоном отдавался под куполом потолка «Истерн энд Ориентл». Я неторопливо двигалась по крупным мраморным клеткам пола к похожей на большой темный шкаф стойке для ключей, у которой стоял внимательный европеец в вышитой форменной куртке. Справа от меня остался сочащий струйки чистой воды большой белокаменный фонтан, окруженный низкой тиковой мебелью. И еще лежащая за фонтаном обеденная комната — пальмы в кадках, потолочные вентиляторы, легкие тростниковые и тяжелые бентвудовские стулья. Белые хрустящие скатерти на пустующих столах, квадратные колонны, потолок, расчерченный на клетки темными деревянными балками… Весь этот мир доведенного до совершенства уюта, мир, где я никогда, видимо, не стану своей.

У стойки меня ждал китаец, главный бой отеля, — шорты до колена, чулки, лакированные туфли, бритая наголо голова и мощные усы (кличка, естественно, Гинденбург, чем он весьма гордился).

Гинденбург поклонился мне, потом быстро сделал несколько шагов в сторону маячившего неподалеку длинного англичанина и почтительно коснулся его рукава.

Я подумала, что вот этого человека я никогда бы не приняла за знаменитого господина Эшендена. Похож он был скорее на хорошо одетого шута.

Длинный англичанин обратил в мою сторону откровенно ехидный взгляд, причем для этого ему почему-то пришлось повернуться всем корпусом. Пробормотал мое имя — конечно же, «де Суза» (я стерпела). И далее, вытянувшись как на параде и глядя прямо перед собой, он эскортировал меня к месту назначения — мимо оставшегося слева бара, к железной гармошке двери, за которой таится замечательное сооружение, элеватор. Гордость всего города.

За железной гармошкой, внутри практически комнаты красного дерева, украшенной словами «Уэйгуд — Отис», был установлен, как выяснилось, механизм, напоминающий какой-то корабельный штурвал. Двинь рукоятку вниз (что с удовольствием и сделал мой несгибаемый провожатый), и почувствуешь себя на корабле, пол начинает незаметно плыть у тебя под ногами.

Все это могло бы быть забавным, но я себя чувствовала ужасно — меня вел очень странный человек туда, где я раньше никогда не бывала, к комнатам для гостей. Это, конечно, далеко не тюрьма, которой мне до того пригрозили, но и на приглашение на танцы все происходящее было непохоже.

У высокой двери длинный человек опять повернулся ко мне негнущимся корпусом и сделал очень странную вещь — нахально подмигнул. Снова, не поворачивая головы и не сгибая шеи, отвернулся и открыл передо мной дверь.

Я сделала шаг вперед — и замерла.

Потому что в глубине гостиничного номера, прямо напротив двери, у бюро с множеством ящичков, сидел на высоком барном стуле, поджав и чуть перекрестив ноги, деликатного телосложения немолодой человек. И смотрел прямо на меня, чуть вздернув костистый, острый подбородок.

Это был немигающий взгляд рептилии — не злой, не добрый, а попросту очень внимательный и оценивающий.

Но даже не взгляд пригвоздил меня к паркету, а нечто иное — его руки. Большие, очень большие для такого человека кисти рук, сплетенные на скрещенных коленях каким-то причудливым образом, так, что эти суставчатые длинные пальцы напомнили мне о роще молодых бамбуковых стволов.

Все это длилось буквально мгновение — хрупкий человек винтообразным движением спустился со своего стула, поставив на паркет ноги в сверкающих остроносых черных туфлях и сделал ко мне несколько шагов.

Он оказался ниже меня на целый дюйм.

— Госпожа Амалия де Соза, — сказал человек неожиданно звучным баритоном. — Благодарю вас за то, что согласились прийти сюда. Я бы сам посетил вас, но тут нам уж точно никто не помешает. А ведь мне надо многое вам рассказать.

И я сразу почувствовала, что вот теперь все будет хорошо, хотя бы просто потому, что мое ожидание закончилось.

Тут он усадил меня в кресло, так, что справа от меня угадывался спальный альков — два шеста и призрак белой москитной сетки, и еще очертания моего странного провожатого, что-то делавшего у внушительного темного шкафа. А слева — окна и море за летящими от легкого ветерка белыми шелковыми занавесками.

— Для мартини еще рано, — заметил господин Эшенден. — Но для таких случаев всегда есть чай.

Он посмотрел на меня с некоторым сомнением, как будто я могла бы вместо этого потребовать, например, пива, и мягким голосом добавил:

— Джеральд, прошу вас.

Длинный человек, не поворачиваясь, сделал шаг вбок и торжественно нажал на бронзовую кнопку звонка, сделанную в виде большой, в кулак размером, хризантемы.

Тут господин Эшенден впервые проявил какой-то странный признак беспокойства, или дискомфорта. Он даже чуть повернулся к своему бюро, а потом оставил намерение и вновь с сомнением посмотрел на меня.

— Для сигареты рано не бывает, — сказала я, доставая портсигар, и он с облегчением пощелкал пальцами:

— А как вы относитесь к сигаре? Никогда сами не пробовали? Это заблуждение, что женщинам не подходят сигары. Это сигарам не нравятся некоторые женщины. Но вы, как мне кажется, ей бы подошли. Великое изобретение человеческого гения — правильно скрученные табачные листы. Сколько раз, когда мы с каким-нибудь собеседником зажигали по сигаре, из ее дыма сплетался совершенно готовый рассказ… Есть рассказы на одну сигару, а есть на две.

— Я могу немало рассказать вам о том, где здесь можно приобрети хорошую сигару — скажем, настоящую манилу. Они очень милы, хотя просты и пахнут травой и почти больше ничем. Но это лучше, чем скучные бирманские черуты, которыми в этих краях увлекаются ваши соотечественники.

Тут господин Эшенден стал похож на крокодила средних лет, только что проглотившего ужин и полностью удовлетворенного жизнью. Он потянул из нагрудного кармана куртки-сафари небольшую аккуратную сигару. Тут как раз мальчик в белом мундире с золотыми пуговицами внес чай, господин Эшенден с почтением зажег мою «Данхилл» и затем занялся разжиганием своей коричневой «короны».