Франческо Фьоретти - Тайная книга Данте

После мессы Джованни распрощался с отцом Агостино. Падре упрекнул его в том, что он освободил Терино, ведь это — опасный преступник. Но Джованни не видел смысла предавать его суду.

— Под пытками он сознается в чем угодно и в конце концов его все равно казнят. Вполне возможно, что он снова попытается проститься с жизнью, так что администрация коммуны будет избавлена от лишних расходов, — ответил он встревоженному священнику.

— Вам следует покаяться за такие мысли, — ответил тот.

Но Джованни уже испросил прощения у Небес и у великой энергии, что движет все земное.

В какое все-таки удивительное время они живут! Эта эпоха открылась пришествием святого Франциска и закончилась со смертью Данте. Время потрясающего духовного прорыва и вместе с тем постоянных военных стычек. Казалось, что новый папа хочет навсегда покончить с самой идеей того, что человек может сам, без помощи Церкви, общаться с Богом и вступать с ним в какие-то отношения. И именно эта идея читалась на каждой странице творения Данте. Это она породила новые всплески философской мысли, учения Франциска и Бонавентуры, дала силы на строительство великолепных соборов и вдохновила Данте на написание поэмы. Но она же дала жизнь и самым крайним течениям веры, создала невероятные культы, так что иной раз можно было подумать, что любой шарлатан и психопат, страдающий невероятными галлюцинациями, может объявить себя провидцем и начать проповедовать на соборной площади об обновлении и грядущем апокалипсисе. Церковь старалась оградить народ от опасных лжепророков, но, чтобы преуспеть в этом, ей нужно было выступать единственным посредником в общении с вышним миром. Поэтому она говорила — подлинные пророки несли весть о Христе, и после его воскресения эти пророчества исполнились, а новых уже не будет. Эпоха, о которой повествует Священное Писание, закончилась, и с этого момента все сказанное и написанное о Христе, пришествии или новой эре — лишь достояние литературы.

Джованни казалось, что подобные методы борьбы со злом совершенно не соответствуют его масштабам. Это все равно что отрезать ногу, чтобы избавиться от бородавки. Допустим, таким образом они могли уничтожить катаров и иоахимитов, но вместе с ними погибли бы мысли о вере и святого Франциска, и Данте, и многих других. А ведь таких, как они, уже больше не будет.

Какое там время Святого Духа! Складывалось впечатление, что, борясь со лжеучениями, Церковь тем самым призывает людей стать материалистами и заниматься лишь формальным выполнением навязанных ею же ритуалов. Она словно призывала: займитесь земными делами, а мы позаботимся о Христе и обо всем остальном. Таким образом, Церковь сильно рисковала: заяви кто-нибудь о том, что человек может общаться с Богом без посредничества церковных служек, и он мгновенно приобрел бы множество сторонников, так что вся эта борьба могла обернуться совсем другой стороной. Святые Отцы оказались бы перед непростым выбором: смиренно признать свою ошибку или же устроить бойню, которая привела бы к разрыву между Церковью и людьми, после чего заявлять о собственной богоизбранности стало бы гораздо сложнее.

Но потом Джованни подумал, что дело здесь не только в Церкви. Вокруг зарождался новый мир, и в этом мире люди держались за материальное гораздо сильнее. И дело было отнюдь не в том, что об этом сказали с соборной кафедры. Это было вступление в новую эпоху, которая принадлежала им, людям денег и вещей. Народ устал от разных учений; гвельфов и гибеллинов разогнали, не было больше ни белых, ни черных, ни сторонников Августина, ни желающих трактовать Аристотеля, ни мистиков, ни поборников разума. Везде царила атмосфера покорности и приятия существующего порядка вещей, люди цеплялись за сегодняшний день. Вместо старой привычной аристократии появились настоящие денежные магнаты, после великих открытий минувшего века общество снова застыло и замкнулось в себе. На место открытых для каждого свободных коммун пришли новые виды правления, когда несколько богатых семей из старой и новой аристократии оккупировали власть в городе, а затем группировались вокруг одного могущественного правителя: формировался культ личности, который постепенно занимал освободившееся от старого режима пространство. Поэты собирались в кружки, но теперь их занимали скорее луга и пастушки, политика больше не находила отражения в их вдохновенных строках. Они разрабатывали мелкие, второстепенные темы, пытаясь заслужить титулы аристократов поэтического слова. Мир становился простым, светским и безразличным ко всему, что касалось духовной сферы: это был мир дельцов — мир, где не осталось места голосу свыше, который говорил бы человеку о вечном.

Наверное, дон Бинато и мессер Моне были правы. Притча о талантах прочитывалась теперь в ином, буквальном смысле. Наверное, они уже давно видели новые горизонты неведомых прежде ценностей, и старых за ними было не разглядеть. Видимо, единство христианского мира было и впрямь всего лишь мифом, — Европе никогда не стать одним целым. И мечте Данте сбыться не суждено. Борьба так и будет продолжаться, эта война не кончится никогда, эгоизм, жажда наживы и выгоды будут продолжать подпитывать себя самих, — это и есть история человечества, ее неизменная суть.

Когда Джованни вернулся в свою гостиницу, трактирщик с хитрой улыбкой сообщил, что наверху его ожидает молодая женщина.

— Она назвалась вашей женой, — сказал он и подмигнул. — Ради такого случая я могу предоставить вам комнату поудобнее. Она как нельзя лучше подходит для тайных свиданий, разница в цене совсем небольшая.

Джованни сразу же уплатил требуемую сумму, которая оказалась гораздо больше, чем он ожидал, и поднялся к себе.

— Прости меня, — сказала Джентукка, едва он появился на пороге.

Она ждала его возвращения, сидя на скромной постели, и теперь, когда он вошел, встала и подошла к нему.

— И ты меня прости! — откликнулся он. — А что это у тебя в руке?

— Вот. — Она разжала руку. На ладони лежал камень, на котором виднелись следы запекшейся крови. — Но это не для того, чтобы снова напасть на тебя. Все дело в том, что мой сын хочет видеть своего отца. Я много раз рассказывала ему о тебе, о том, как ты благородно повел себя в Равенне… Возьми. — С этими словами она протянула ему камень. — И скажи, был ли ты верен мне все эти годы?

— Конечно, — ответил он не раздумывая. — Эти годы пролетели, как будто прошло всего несколько дней, и все это время я жил так, словно знал, что однажды мы снова встретимся. Я был настолько в этом уверен, точно думал о прошлом, а не о будущем, казалось, все это уже было, где-то там, давным-давно. Наверное, воспоминания о тебе были слишком сильны, и это давало мне надежду. Я даже не знаю, как такое возможно, и это пугало меня. Бывали моменты, когда я чувствовал слабость и увлекался какой-то женщиной, я хотел увидеть в ней тебя, но тут же начинал мысленно обвинять ее в том, что она — не ты. Все эти годы жил в ожидании нашей встречи, и теперь этот день настал, и жизнь моя обрела смысл.