Франческо Фьоретти - Тайная книга Данте

Он много раз думал о том, что сердце его жены находится в плену греховной страсти. А вот он всегда был добрым христианином, раздавал милостыню и много чего еще. Конечно, дела всегда были на первом месте, а уж потом подаяние. Он не раз вспоминал об этом странном разговоре с Джованни, внебрачным сыном Алигьери. «Деньги — это кровь, которая питает организм, — сказал он тогда, — а кровь должна циркулировать». Ему понравилось это сравнение. Ведь это он был сердцем гигантского организма, это он накачивал кровью тело человечества. А то, что большинство людей в Италии, да и в Европе, нищие — так он здесь ни при чем. Разве это его вина, что политика строится на взятках и нет ничего проще, чем подкупить власть имущего, которому д о роги лишь собственные интересы. Это касалось и самого Данте, с его тявканьем во время городских советов. Но ему, говоря по правде, ни разу не предлагали взятку… Почему-то все были уверены, что этот человек из той породы странных глупцов, которые способны отказаться от денег. Так что достаточно было платить проверенным людям, поэтому Данте всегда оставался в меньшинстве. В итоге господин Моне и черные гвельфы взяли ситуацию под контроль, они действовали решительно и согласованно, и к ним присоединился Корсо Донати. Их лозунгом было: меньше слов — больше дел. В конце концов, самые важные решения всегда принимаются теми, кто не показывается на сцене: зачем играть в демократию? Всякое правительство в основе своей — это Олигархия…

Действие успокоительного кончалось, боли возобновились. А воспоминания все не отступали. Казалось, этот ужасный день остался навсегда запечатленным в этих стенах: Моне все еще слышались предсмертные крики жены, это ужасное отчаянное «не-е-ет!», которое вырвалось у нее, когда она поняла, что происходит. Он хотел навсегда стереть эту минуту из памяти, забыться, умереть во сне, но мысли не оставляли его, и это было еще страшнее, чем надвижение собственной смерти.

Хирург и повивальная бабка показались в дверях: вот и они. Биче лежит в своей постели, она страдает от непрерывной боли, пора начинать. Повитуха осматривает матку: «Таз узкий, матке тесно…» — «Да, роды будут тяжелые, — бормочет врач, — надо смочить ее маслом из белых лилий и отваром пажитника». Он смазывает ей живот, потом натирает поясницу. Биче лежит на кровати на горе подушек, голова откинута, колени согнуты, спина неестественно выгнулась назад, повитуха стоит на коленях. Проходят часы мучительных схваток, а маленький лев все не желает появляться на свет. Ночь бесконечных страданий. Хирург и Моне отошли в угол комнаты, чтобы Биче ни о чем не догадалась. «Ребенок погибнет, — заключает врач. Он говорит очень тихо. — Я ничем не могу ей помочь».

«Мой львенок умрет некрещеным, он навсегда останется в лимбе…»

— Разве вот только…

— Только — что?

— Разве только попробовать древний метод, который упоминает Плиний в «Естественной истории»…

— Сечение?

— Кесарево сечение, можно попробовать. Спасем ребенка, но мать может погибнуть.

И что ему было делать? Потерять душу, чтобы спасти тело? Отправить своего наследника в лимб, чтобы он пропадал там вместе с язычниками и неверными? Мессер Моне всегда был добрым христианином, а теперь его мальчик никогда не увидит радостей рая? А может быть, сыграла роль его ненависть к Данте, которую ему так долго приходилось скрывать… Иной раз зло застает тебя врасплох, оно вырывается из тебя прежде, чем успеешь спохватиться, и ты яростно ищешь доводы, чтобы его оправдать.

— Продолжайте, — сказал он врачу, — спасите эту невинную душу…

И вот врач начинает готовиться к операции, все в том же углу, чтобы не напугать женщину. Он раскладывает инструменты: острую бритву с круглой головкой, похожую на те, что используют цирюльники, иглу, вощеную нить, тончайшую ткань. Затем он идет колдовать над отваром, пока повитуха подкладывает под роженицу пеленки. Врач берет ее за руку, пробует пульс: ровный. Он, ее собственный муж, встает в изголовье кровати и крепко держит ее за руки, повитуха фиксирует бедра. Губка с усыпляющим опиумом наготове. Врач щупает живот, чтобы понять, где нужное место, он выбирает слева, прикидывает, как лучше сделать, разрез должен быть примерно в четыре пальца, между боком и пупком, он делает неглубокий надрез.

— Не-е-е-ет! — раздается душераздирающий крик.

Биче все поняла, хотя ее голова откинута назад. Моне прижимает губку к ее лицу. Хирург вонзает лезвие, надрезает матку и вытаскивает ребенка, он весь в крови. Повитуха смачивает марлю в отваре и пытается остановить сильное кровотечение. Даже сам господин Моне смертельно напуган при виде такого количества крови.

«Это скорее дурная кровь, чем хорошая, — говорит ему ученый доктор. — Когда у женщин месячные, они могут потерять целое ведро крови, так что не стоит так пугаться». Когда ребенка вытащили, матка роженицы сжалась, и теперь из разреза торчали кишки. Повитуха принялась заталкивать их назад, а врач уже зашивал брюшную полость.

«Мне часто приходилось видеть раненых после сражения или жестокой драки, — произнес он тоном человека, который многое повидал. — Иной раз я видел огромные раны, это тебе не прорезь с ладонь, иногда приходилось подставлять таз, чтобы собрать кишки. Как только выживали эти несчастные?»

Тем временем Моне обмыл ребенка и оцепенел от ужаса: девочка! Он совершенно ничего не почувствовал, вот что странно. Он лишь мысленно поклялся отомстить, ибо не сомневался, кто здесь всему виной. Наука есть наука: все из-за этого поэта, который напустил в сердце жены любовную заразу. Теперь он поплатится за все!

Он совершенно не представлял, что делать с ребенком, девочка казалась ему живым доказательством порочной страсти его жены. Так уж сложилось в жизни мессера Моне: он никогда не убивал собственными руками, но всякий раз, когда он испытывал ненависть к кому-то, этот человек так или иначе погибал… И лишь одна вещь, которую он страстно ненавидел, избегла его мести: чертова книга! Ей суждено было пережить его!

Вскоре Гуччо вернулся, и вместе с ним священник в черно-белом одеянии, доминиканец, охотничий пес Христа… Но близок Пес, пред кем издохнет Волк. Священник что-то поднес к его губам, Моне закашлялся: ему не хватало воздуха… Что это было? Он увидел, что доминиканец готовит причастие, и протянул руку, чтобы оттолкнуть его, но вместо этого вдруг изо всех сил ухватил монаха за горло. В тот же миг Моне почувствовал страшную боль, какой он еще никогда не испытывал. Он схватил священника другой рукой, притянул к себе, словно хотел утащить его за собой, в подземный мир, или, наоборот, удержаться на земле, ухватившись за живого человека. Священник потерял равновесие и упал на кровать. Так, в объятиях доминиканца, скончался мессер Моне. Лучшего конца он вряд ли мог пожелать. Для тех, кто может прочесть между строк, в этой сцене должно быть нечто символичное: господин Моне всегда был хорошим христианином — он не пропускал мессу, раздавал милостыню. Он покровительствовал Церкви и умер в ее объятиях. Его похоронили в церкви ордена, расписанной самим Джотто. Именно здесь, где со стен смотрят фрески, рассказывающие о жизни святого и неимущего, обрели вечный покой самые богатые банкиры города.