Сергей Лавров - Выстрел собянской княжны

— Минуточку! — остановил ее Розенберг. — Где все это происходило? Где вы стояли, где находился Лейхфельд? Поподробнее!

— Я стояла… Я стояла в дверях спальни, спиной к нему, опустив револьвер вниз и пытаясь двумя руками взвести этот проклятый курок… Вот так! — княжна привстала, ссутулив спину, направив руки с воображаемым револьвером вниз, в пол. — А он, Евгений, он был в спальне. Как раз он закончил собираться на завод и смотрелся в зеркало! И когда я повернулась к нему, револьвер был у меня в руках. Я спросила, что же мне делать с ним теперь, коли он не взводится? Он сказал: «Дай сюда, револьвер не игрушка, я положу его на место…». Да-да! Он именно так сказал!

— И что потом? — спросил, напрягшись, Розенберг.

— Потом… Потом он протянул руку за револьвером, а я протянула ему свою… Револьвер был в ней, но я даже не подумала о том, куда направляю его, я хотела только, чтобы он взял его и убрал!

— Убрал куда?! — резко выкрикнул Михаил Карлович, бледнея.

— На место!

— На какое место?!!

— Прекратите кричать! В ящик трюмо… Он всегда там лежал…

— Дальше!

— Дальше?.. А дальше внезапно случился выстрел! Евгений упал! Сразу стало много дыму… Он закричал: «Боже мой! Ты меня ранила, кровь течет!». Я бросила револьвер на кровать… Евгений поднялся и побежал куда-то… В дворницкую, как оказалось… Я пошла следом… Ну, а далее вам все известно.

Розенберг, волнуясь, достал из ящика стола трубку и начатую пачку табаку.

— Простите, господа, я закурю! Не каждый день приходится выслушивать такое наглое вранье!

Княжна никак не отреагировала на эту эскападу. Ее лучистые спокойные глаза смотрели через Костю Кричевского в стену, в никуда, и при этом помощник станового пристава поклясться мог, что каким-то вторым взглядом она хорошо видела его и смеялась над ним!

Неожиданно на диване зашевелился господин Станевич, оставив, наконец, свою щепочку.

— Будьте добры, княжна, припомните: какой именно рукой подали вы револьвер господину Лейхфельду?

— Какой? — удивленно перегнулась Сашенька через плечо. — Что значит — какой?

— Ну — левой или правой? Как говаривали в старину, ошую или одесную? Будьте внимательны, это может оказаться важным для вас. Впоследствии.

— Хм… — княжна опустила взгляд на свои тонкие красивые руки. — Этой… Нет, пожалуй, этой!

— То есть левой? — уточнил Станевич. — Вы левша?

— Нет, я пишу и ем правой рукой, но… Позвольте, я встану, господа, чтобы припомнить отчетливее!

Она легко поднялась на ноги, быстро и изящно поправила волосы, призадумалась на миг, поворачиваясь, забавно выставляя вперед то левую руку, то правую, то обе вместе.

— Все же левой, мне кажется…

— Вам кажется — или же левой?

— Левой! Да, точно, левой! Не могу объяснить, почему… Я просто протянула ему револьвер, не думая ни о чем, да и все!

— А и не надо объяснять, — сказал Станевич с дивана, довольный чем-то. — Благодарю вас. Кричевский, запиши: подала левою рукой!

Костя, недоумевая, отчего это может быть так важно, на всякий случай записал бледно и оставил место на подчистку, чтобы при нужде легко исправить «левую» на «правую».

— Это был этот револьвер? — спросил Розенберг, успокоясь, пыхая коротенькой глиняной трубочкой. — Вы его узнаете?

— Да, — ответила княжна, едва взглянув. — Узнаю. Это он.

— Хорошо! А что вы можете сказать о принадлежности и происхождении сиих писем? — он потряс над головой изъятой при обыске пачкой листов. — Они вам писаны?!

— Позволите взглянуть?

Княжна взяла в руки письма, перебрала их бережно, при этом лицо ее как-то осветилось, словно теплыми воспоминаниями наполнилось…

Пауза затянулась. Становой пристав кашлянул вежливо.

— Да! — сказала княжна почти весело, точно поговорив со старыми друзьями. — Эти письма принадлежат мне! Простите, господа, холодно, я замерзла! Нельзя ли чаю?

— Я принесу! — сорвался Костя с места ранее, чем Розенберг или Леопольд Евграфович успели что-либо сказать.

— Распорядись, чтобы приготовили, и возвращайся! — остановил его становой пристав. — Тут без протоколиста никак нельзя!

— Скажите, — продолжил допрос Розенберг, дождавшись, когда Костя займет свое место за шатким треугольным столиком, — скажите, отчего же это пришла вам в голову столь странная фантазия заряжать поутру револьвер? Согласитесь, необычное занятие в девятом-то часу!

— Не могу сказать вам, Михаил Карлович! — пожала узкими прямыми плечами княжна. — У меня много необычных фантазий! То захочется мне вдруг кофею посреди ночи, то спать в обед! Кто со мной собирается жить, должен будет ко всему привыкнуть!

У Кости сердце застучало от такой ее шалости, но Сашенька вовсе не смотрела в его сторону, и шутка осталась непонятою никем, кроме того, кому она предназначалась.

— Впрочем, объяснение тому простое, — продолжала спокойно княжна. — Револьвер с вечера был разряжен, а я без Евгения подолгу оставалась одна. Поскольку у меня были причины опасаться, Михаил Карлович, я вам о них уже говорила, я и решила для своей безопасности зарядить револьвер, пока Евгений был дома, чтобы потом убрать его в ящик.

— Уж не знаю!.. — неожиданно визгливо закричал Розенберг, выведенный из себя напоминанием княжны о его якобы имевших место домогательствах. — Уж не знаю, какой умалишенный захочет с вами жить после всего того, что вы уже натворили, да еще когда узнает, какая вы лгунья! Это я вам сейчас расскажу, как было дело! Да! Вот посмеетесь у меня на суде! Но сначала ответьте на еще один вопрос: не было ли у вас предварительно с Лейхфельдом какой-либо ссоры или размолвки, предшествующей этой вашей странной прихоти заряжать крупнокалиберный пистолет в девять утра?! А?! Отвечайте! Немедленно!

— Да, — печально сказала княжна, опустив голову, — была. Предшествующим вечером, двадцать первого февраля, он сообщил мне об отмене нашей свадьбы и о том, что намерен порвать со мною навсегда.

— Чем же был вызван этот его решительный поступок?! — продолжал кричать Розенберг. — Извольте объяснить!

— Вам же виднее, Михаил Карлович, — тише прежнего сказала она, подняв теперь голову и глядя прямо ему в глаза. — Это же вы его отговаривали. Почем мне знать, чем вы его убедили.

— Кхе… кхе… — раздалось снова с дивана. — Княжна, вы простите нас… На первый взгляд может показаться, что эти вопросы не имеют к делу никакого касательства, а в то же время я смею вас уверить, что они очень даже важны будут впоследствии, на суде, для установления степени вашего душевного волнения. Скажите мне, как на духу: вас сильно затронул отказ Лейхфельда жениться на вас?

— А как вы думаете, Леопольд Евграфович? — просто сказала Сашенька. — Я, чай, его любила, я многим ради него пожертвовала… И я ничем не заслужила такого ремизу, кроме, разве что, того, что не по нраву пришлась его лучшему другу, господину Розенбергу, под влиянием которого он до той поры находился!