Лев Портной - Акведук на миллион

От страшного предчувствия сердце мое схватило ледяными тисками. Я бросился на отставного штабс-капитана. Прогремел выстрел. Яков как-то неловко подался навстречу, и мы столкнулись.

— Ох, плохонько как, — прохрипел он.

Я не устоял и осел на пол, а Репа навалился на меня тяжеленной тушей.

К несказанному счастью, я слышал, как верещит тетушка, и потому смел надеяться, что рана ее не смертельна.

Яков придавил меня, но и только. Я отталкивал его как мог, и еще чья-то сила пришла на помощь. Злодея откатили в сторону, я вскочил на ноги.

Тетушка оказалась невредима, а штабс-капитан Репа мертв. Он лежал с простреленной головой, на полу расплывалась лужа крови.

Из-за портьеры, прикрывавшей проход в глубину дома, выпорхнула кузина и кинулась обнимать Марию Никаноровну.

— Маменька! Маменька! — восклицала Лизанька. — Вы живы?!

— Такой кавардак! Кажется, уже в аду, — пролепетала тетушка.

Следом за кузиной из-за портьеры появился поручик Сенцов, сжимая в правой руке пистолет.

— Ниточка опять оборвалась, — промолвил майор Балк и, переведя взгляд на поручика Сенцова, укоризненно покачал головой: — Что же ты наделал, голубчик?

— Виноват, — смущенно ответил тот. — Целил точнехонько в руку. Но в последнее мгновение — кошачий визг, он дернулся. И вот. — Поручик развел руками.

Я огляделся и заметил мосье Каню. Французишка схватил котов за шкирки и улизнул в соседнюю комнату.

От тетушки я отправился к графу Строганову. Войдя в гостиную, я увидел Алессандрину, бросился к ней и заключил ее в объятия. По щекам графини катились слезы. Поло и граф Воронцов наблюдали за нами со стороны, а на их лицах блуждали счастливые улыбки. Я кивнул Семену Романовичу, но графиню не выпустил.

— Ну, ты же не оставила меня в Петропавловской крепости. И я не оставил тебя в Бутырском замке, — прошептал я на ушко Алессандрине.

— Эти два дня оказались самыми долгими в моей жизни, — шмыгнула она носом. — Думала, кошмар никогда не закончится.

— Признаюсь, я немало удивлен тем, что тетушка согласилась устроить засаду в ее доме. Михаил Дмитриевич сумел обаять ее и уверить в полной безопасности нашей затеи. Вот отчего еще более я поразился тому, что случившееся нисколько не рассердило тетушку, — позднее рассказывал я Павлу Строганову. — Уж такого я решительно не ожидал! Чтобы в характере тетушки вдруг обнаружилась доброта и радушие, которых я и в те годы, когда она была много моложе, не замечал…

— А что же ты хочешь? Ничего удивительного. Графиня прозябала за плетением кружев и вдруг оказалась нужной, вдруг оказалась в гуще событий! — нашел объяснение граф Воронцов.

Из Лондона через Европу он приехал сразу же в Москву и только теперь узнал, что открытие московского водопровода отложили на год.

— Да, вы правы, — согласился я. — Но кто бы мог подумать, что ключ к сердцу тетушки скрывался в заварушке?!

— Знаете, что, — промолвил Поло. — Об одном прошу: не стоит рассказывать отцу, что по ходатайству Якова Ивановича из тюрьмы освободили настоящих преступников.

— Да, нужно пощадить Александра Сергеевича, — поддержал Павла граф Семен. — Страшно представить, какой удар нанесло бы ему известие о том, что его комиссия о помиловании выпустила на волю отъявленных негодяев.

— С возрастом папенька стал наивен. Не разглядел в штабс-капитане мерзавца.

— Думаю, Яков Иванович совершенно искренне переживал за тех несчастных, что без вины томятся в тюрьмах, — сказал я. — Однако это не мешало ему не согласиться с назначениями, которые произвел государь. Он, как мог, боролся за то, что считал спасением для государства.

— А с его смертью ниточка опять оборвалась… — повторил Поло слова Михаила Дмитриевича.

— Как оборвалась?! — вспыхнул я. — Разве после всего случившегося ты не имеешь достаточных оснований арестовать и допросить графа Каменского?

Павел поморщился, — видно было, что с трудом сдерживал раздражение. Но я смотрел на него в упор и ждал ответа. Он понял, что я не отступлюсь, улыбнулся и заговорил:

— Андрей, ты представляешь себе, какое брожение в умах вызовет арест столичного генерал-губернатора, пусть и отправленного в отставку?! Ты пойми, еще жива, слишком жива память о прошлогодних мартовских событиях! Только-только Александр разогнал коллегии и учредил министерства, и тут — новое потрясение! Нет, лучше, чтобы о заговоре не знали. Нужно, чтобы вся эта история тихонечко умерла. Государство — это лодка, нельзя раскачивать ее бесконечно!

— Пожалуй, ты прав, — ухмыльнулся я. — Один человек сказал: «Смена власти похожа на маятник с секирой: он качается и головы сносит. И нет здесь ни правых, ни виноватых, рубит без разбору».

— И кто же это сказал? — спросил Поло.

— Вот и я хочу получить ответ на этот вопрос, — ответил я.

Граф Воронцов сопровождал меня во дворец на аудиенцию с его величеством.

— Ну, Андрюша, что ты решил для себя? Государь пригласил тебя не только для выражения благодарности. Александр Павлович непременно предложит тебе должность.

Семен Романович развернулся вполоборота и замер, обратив на меня испытующий взгляд.

— Признаюсь, от службы при дворе и вообще в Санкт-Петербурге я намерен отказаться, — вздохнул я.

— Но отчего? — удивился граф. — Разве не в этом была твоя мечта — оказаться вместе с друзьями, трудиться на благо государства?

— Нет. Теперь нет. Я намерен проситься на военную службу.

— Нет более почетного занятия для дворянина, чем воинская служба, — промолвил граф Семен. — Но государству нужны преобразования. Поверь мне, сейчас то время, когда на гражданской службе сыщешь почет и славу куда вернее, чем на военной.

— Дело не в славе, Семен Романович, — ответил я. — Вы же достаточно знаете о моих приключениях за последний месяц. И вот отчего меня здесь воротит… На меня пало подозрение в преступлении, все знали, что я не преступник, но отправили меня в крепость. А теперь все знают об участии графа Каменского в заговоре, все полагают, что и Аракчеев был осведомлен о готовящемся преступлении, и что же? Никто их потревожить не смеет. Тут, видите ли, высшие соображения имеются!

— Хорошо-хорошо! — откликнулся граф Семен. — А как ты посмотришь на дипломатическую службу? Когда находишься вдали от родины, подобные истории представляются мышиной возней — не более! А ты думаешь об одном — как отстоять интересы всего Отечества.

Александр Павлович давал аудиенцию в присутствии статс-секретаря. Николай Николаевич бросал на меня торжествующие взгляды, кои должны были напомнить мне, что лишь благодаря ему, Новосильцеву, мои заслуги отмечены царем-батюшкой.

А я с грустью сознавал, что ныне не испытываю ни благоговения, ни трепета перед его величеством. Напротив, каждое слово императора вызывало в душе ернический отклик, словно я оказался участником дурно поставленной пьесы. Граф Семен заметил мое настроение и сделал едва заметное движение пальцами левой руки, чтобы я держался подобающим образом.