убийство на улице Длинной или Первое дело Глюка

—————————————

*я не понимаю (нем.)

**умоляю (нем.)

***много денег (нем.)

— Опять вы, господин Глюк? — всего благодушного настроения полицмейстера не хватило, чтобы не вознегодовать на такую досадную помеху. И так не ко времени! — И вы, господин Квасницкий! Считайте, что доигрались!

— Ваше высокоблагородие! — это околоточный, Заславский, вмешался, — позвольте доложить!

Полицмейстер повернул к Заславскому свое слегка побагровевшее крупное лицо, нахмурил брови:

— Ну?

— Задержан злодей, убийца и поджигатель – и господа Квасницкий, и особенно Глюк весьма содействовали… Вот – Цванцигер, Генрих Михайлович…

Полицмейстер нахмурился еще больше, круто заломил бровь, усы его зашевелились:

— Да что за ерунда на конопляном масле! С чего вы взяли, околоточный?

— Имеются доказательства, в том числе и подозреваемый сам признал, — твердо сказал Заславский. — И денег предлагал, чтобы отпустили. Так что еще и в попытке дачи взятки виновен.

— Es ist irgendwelcher Fehler. Es ist der Fehler!* — заговорил быстро Цванцигер, заламывая ручки. — Господин околоточный имеет ошибаться! Это Missverständnis**, недовразумление!..

— Ну, полно, Генрих Михайлович, — сказал Глюк, — Теперь уж поздно отпираться.

— Ich tötete nicht***, — зарыдал Цванцигер, — Ich wollte nicht töten...****

————————————————

* Это какая-то ошибка. Это ошибка! (нем.)

**недоразумение (нем.)

*** Я не убивал (нем.)

****Я не хотел убивать (нем.)

Да уж, нелегкий выдался день для его высокоблагородия господина Воскобойникова, Михаила Дмитриевича! Нелегкий, и неприятный очень!

С утра порадовал его начальник губернского сыскного департамента Кондратенко – "раскололась" Новикова, и перчатку своей признала, и в совершении преступления – преступлений! – покаялась. И тут же являются два, можно сказать, молокососа, что один без году неделя в прокуратуре – а уж товарищ прокурора, что второй, даже не следователь судейский, а только лишь помощник: и нá тебе! Доследовать требуют! Самооговор, говорят!

Только-только подошел он – мягко, аки кот на лапках – к признанию, неведомо в чем, барышень, а ведь были виновны, пусть даже и не в поджоге, хотя бы младшая из них! Вон как ежилась перед каждым вопросом полицмейстера, дыхание задерживала – и вон как облегченно переводила дух, когда заданный вопрос оказывался для нее безопасным! И ведь вытянул бы, обязательно вытянул бы Михаил Дмитриевич из Настасьи Григорьевны признание – неведомо в чем. Размягчил бы ее, убаюкал бы блужданиями вокруг да около, и в нужный момент: цап! И рассказала бы все, как миленькая, заливаясь слезами раскаяния… Правда, секрет ее, скорее всего, оказался бы ерундовиной пустяковою, девчоночьей тайною – вроде того, что целовалась с Костькой Петрищенком на конюшне или еще чего в том же духе. В этом полицмейстер, скрепя сердце, себе признавался. То есть к расследованию преступления пододвинулся бы Воскобойников, Михаил Дмитриевич, разве что на шажок. Но вот так, маленькими шажочками – оно и вернее, и надежнее, да и привычнее как-то…

Но тут Является этот выскочка, этот пшют Глюк, со своими тоненькими усиками, больше похожими на брови, чем на достойные мужские усы (как тут не погладить свою гордость, украшение своего лица, вполне мужественное: усы, и подусники, и бакенбарды) – и, как какой-то Дед Мороз подарок из мешка извлекает, вытаскивает убийцу, предъявляет полицмейстеру. А подарок – он только тогда в радость, когда его ждешь. Рождественские подарки хороши к Рождеству, но никак не среди лета!..

Да еще – лицемер какой! Тартюф! – прикрывается околоточным Заславским: мол, его, околоточного, заслуга, а сам Глюк со своим дружком Квасницким всего лишь подсобляли!

Ну и как тут сохранишь хорошее расположение духа?

Но "греметь" сподручнее все же на подчиненных, нежели на лиц, к полицейскому ведомству непричастных, и потому "загремел" Воскобойников на околоточного.

— Это что же вы себе, Заславский, позволяете? В обход всех вышестоящих чинов, самолично, без соответствующего распоряжения задерживаете уважаемого горожанина? И какие такие у вас могут быть доказательства?

Против ожидания, околоточный не смутился, не смешался, и глаза не спрятал, разве что вспотел больше обыкновенного.

— Свидетельские показания, ваше высокоблагородие. В том числе и уважаемых горожан, Захарова, Степана Захаровича, Синявского Петра Ивановича, Синявской, Анны Кирилловны. И улика имеется. Докласть?

Воскобойников даже головой помотав, зажмурившись на мгновение. Нет, это же даже и в голове не вмещается таковая наглость!..

Он, полицмейстер, действительный статский советник, генерал-майор, можно сказать – господ Захарова и Синявского, вкупе со здесь присутствующим Цванцигером, беспокоить не то, чтобы боялся, но все же до поры воздерживался. А какой-то околоточный, и в полиции-то без году неделя – а свидетельские показания с сих граждан взял, да и поснимал! Да это просто бред какой-то! Нет, не бред, хуже – анекдот! Еще и пересказывать начнут, с преукрашательством, и хихикать станут, кулуарно, конечно: ай, да полиция! Ай, да шеф ее, Воскобойников! А еще со взяточничеством, с коррупцией притворяется, что борется! А сам-то!..

И народу же полон кабинет! Да еще Квасницкий, борзописец этот – уж если не распишет сам, то продаст кому другому, тому же Левицкому, в "Бульвар"…

Однако не зря же Михаил Дмитриевич столь стремительно взлетел по лестнице чиновной – умел принимать быстрые решения, умел и сухим из воды выскочить, когда прижмет. Это описывать долго, читать долго, а на самом деле все сии размышления пронеслись в голове Михаила Дмитрича едва за полминуты.

И потому Михаил Дмитриевич согласно кивнул:

— Докладай. Только присядьте, господа хорошие!

Урядник – один из тех, что стоял у двери – принес два стула, поставил, повинуясь легкому мановению полицмейстерского пальца, возле стола, с той его стороны, где устроились Жуковский и Згуриди. На одном стуле устроился Глюк, на другом вальяжно развалился Квасницкий. Цванцигер отнекивался вначале, но все же присел на краешек жесткого канцелярского дивана, рядом с Кондратенкой. Напряженно присел, готовый в единый миг вскочить.

Заславский извинился, вытащил платок, вытер сначала лоб, потом шею, спрятал платок в карман, чуть прокашлялся и начал:

— Значит, так, ваши высокоблагородия. Поскольку имел некоторое количество свободного времени, и имея нужду в раздобывании свидетельских показаний…

— Постой-ка, Константин Аркадьич, — уже вполне успокоившись, даже с некоторым добродушием прервал околоточного полицмейстер. — Ты, будь добр, своими словами расскажи, не казенными. А то и я тебя с трудом понимаю… не говоря уж о гражданских лицах.