убийство на улице Длинной или Первое дело Глюка

Любящая мамочка в свое время пристроила сына по таможенному ведомству: жалованья – сущие гроши, зато имеются некоторые возможности (ну, вы понимаете, конечно: товар в порт, товар из порта; что-то осядет в порту, что-то в кармане…). Однако к "некоторым возможностям" Феликса Францевича пока что не подпускали те, кто начал службу прежде него и достиг чинов повыше. Это так всегда бывает: кто пришел первый, тому и львиная доля; последнему и крошек не остается. Послужи, протри пару-другую брюк на жестких конторских стульях, а там посмотрим, может, и тебе что обломится… А пока жалованья Феликса Францевича едва хватало на удовлетворение непременных мужских надобностей: приличного платья, букетов знакомым барышням к именинам да еженедельную пульку по маленькой (копейка – вист) с бывшими соучениками по гимназии Рашевского.

Зато у Феликса Францевича имелась в городе определенная репутация, возникшая в результате совершенного анекдота, о котором, пожалуй, стоит рассказать поподробнее.

Бывшие соученики Глюка по гимназии (все трое) окончили юридический факультет местного университета, и теперь служили: Жорик Жуковский – товарищем прокурора, Дима Згуриди – помощником судебного следователя, а Леня Квасницкий пошел не по юридической части, а занялся журналистикой. Скажем честно: а почему бы Лене Квасницкому не заняться журналистикой, если его папаша – владелец двух газет?

И вот однажды все четверо были приглашены на именины к Нюточке Белоцерковской. Договорились встретиться на углу Греческой и Екатерининской; Жорик запаздывал, друзья решили зайти за ним в прокуратуру. В прокуратуре Жорика не оказалось, кто-то из его сослуживцев, припозднившихся на службе, вспомнил, что за Жориком присылали из южного отделения кредитного общества "Север".

Контора южного отделения кредитного общества "Север" находилось в двух шагах, да еще и по дороге.

Зашли и туда.

Двери конторы нараспашку, ни швейцара, ни курьера; в кабинете содиректоров (Суркиса и Мордахевича) гул голосов.

Феликс осторожно приоткрыл дверь.

Суркис хватался то за голову, то за сердце, Мордахевич бился в истерике и пил валериановые капли, вокруг высокого в человеческий рост сейфа, отодвинутого от стены, стояли трое полицейских и Жора Жуковский и что-то бурно обсуждали.

Оказалось, что буквально накануне ревизии (головное отделение общества находилось в Петербурге, и ждали проверяющего оттуда если не завтра, то послезавтра уж точно!) из запертого сейфа пропали важные документы: папка с векселями и договорами последних дней, не внесенными еще в книги фирмы. А прошли, между прочим, очень, очень крупные суммы! Суркису с Мордахевичем грозил не просто позор, но даже и суд за злоупотребление доверием, если не воровство и растрату.

После обеда Суркис вытащил папку из сейфа, чтобы заполнить наконец книги. А Мордахевич из того же сейфа вытащил документы прежних периодов – перед ревизией хотел проверить еще раз, все ли в книгах в порядке. Что-то сходилось, что-то не сходилось, возникали вопросы и препирательства по пустякам; то Суркис со своими документами подходил к Мордахевичу, то наоборот; на четыре у них была назначена важная встреча, а содиректора, увлекшись, чуть было ее не пропустили. Спохватившись, сгребли все документы, уложили в сейф, сейф закрыли, на встречу чуть не опоздали, но все же успели вовремя. А когда вернулись и открыли сейф – папки в нем не оказалось.

Логично было бы предположить, что в суматохе документы просто забыли положить в сейф. Но в трепете перед грядущей проверкой Мордахевич запаниковал и вызвал полицию, а также послал в прокуратуру за Жорой Жуковским, с которым был лично знаком. Суркис кричал, что он точно помнит, как держал папку в руках в последний раз, и положил на стол Мордахевичу, прямо на стопку книг за прошлый год, и как Мордахевич взял всю стопку (вместе с искомой папкой!) и поместил в сейф.

Один из полицейских нашел на дверце сейфа свежую царапину, которая могла быть оставлена при попытке взлома, и теперь полицейские вместе с Жорой спорили, был ли сейф взломан, или нет.

Феликс спросил:

— Жорик, ты скоро?

Жора махнул рукой:

— Скоро, присядь на минутку.

Феликс поискал глазами, на что бы присесть: стульев было много, но все заняты бумагами, конторскими книгами и прочей канцелярской дребеденью. На одном из стульев даже стоял письменный прибор: из розового мрамора чернильница, подставка для пера и пресс-папье, и все это на бронзовом подносе. Феликс поднял прибор, чтобы переставить его на стол. Под прибором на сиденье стула лежала тоненькая папка с надписью чернилами: "Векселя", а ниже, карандашом: "Последние договоры".

— Жора, — позвал Феликс, — я тебе ее нашел.

— Боже мой! — закричал Суркис. — Моня, ты слышишь? Он ее нашел!..

…На именины Нюточки друзья почти не опоздали.

Но потом этот негодяй Квасницкий в двух газетах под двумя псевдонимами (Л. Кваснин и К. Ницкий) расписал, как скромный чиновник таможни Ф. Г. посрамил зашедшую в тупик полицию, разыскав важнейшие документы, и спас от позора, и возможно, что и от каторги, уважаемых и достойных граждан.

И вот теперь к Феликсу Францевичу время от времени обращались знакомые, малознакомые и вовсе незнакомые люди с просьбой помочь в розыске похищенного или утерянного. Феликс Францевич, разумеется, отказывался, однако в городе постоянно возникали все новые слухи о том, что Глюк нашел вора, укравшего бриллианты у примадонны оперного театра, что Глюк отыскал скрывшегося от жены хозяина ипподрома и даже что Глюк еще раз посрамил полицию, устроив ловушку и захватив с поличным известного налетчика Васю Шмаровоза вместе со всей его бандой. Феликс Францевич догадывался, что таким образом развлекается за его, Глюка, счет Леня Квасницкий, и даже предупреждал несколько раз:

— Ленчик, я тебя когда-нибудь убью!

Но Леня раскрывал свои большие синие глаза широко и невинно: — За что, Фелик? — и хлопал длинными, по-девичьи загнутыми ресницами.

Ужасны были не сами слухи. Ужасно было то, что люди, знавшие Феликса Глюка давно и близко (друзья, сослуживцы, знакомые барышни, даже и родная мать, даже и Нюточка Белоцерковская!) этим слухам верили.

Да что там они! И сам Ленчик Квасницкий называл Глюка "нашим Холмсом" только наполовину в шутку. А наполовину – всерьез.

И теперь вам понятно, почему мадам Глюк так настаивала, чтобы ее сын, скромный таможенный чиновник, вызволял из заточения невинного племянника мадам Лискович?

И почему Жора Жуковский, товарищ прокурора, ничуть не удивился, когда его приятель Феликс Глюк, слегка от смущения запинаясь, изложил просьбу своей мамочки – почему Жора ничуть не удивился, а даже обрадовался и сказал: