С. Пэррис - Пророчество

— В той истории, что стоила головы брату Генри Говарда? Вот как? — Я на миг позабыл о необходимости скрывать свой интерес, но Трокмортон уже так увлекся, что едва ли что-либо заподозрил.

— Какое-то время он служил им посредником, насколько мне известно. Из-за этого вся наша семья оказалась под подозрением, но доказательств против дяди так и не нашли. Мне тогда было пятнадцать, но я отчетливо все запомнил. — Лицо его омрачилось при этом воспоминании.

— Значит, у вас семейная традиция, — улыбнулся я, чтобы его подбодрить, но Трокмортон и не смотрел в мою сторону, он тревожно взглянул на дверь.

— Лишь бы Мендоза не сменил меня.

— Почему вдруг?

Физиономия Трокмортона перекосилась.

— Он опасается, что мое лицо вскоре чересчур примелькается в окрестностях Шеффилдского замка. Говорит, как бы меня не вздумали схватить и обыскать, перехватят всю секретную корреспонденцию. Подумывает заменить меня кем-то из собственных курьеров. Но никто не знает эти места, как я, не знает, как передавать письма служанкам Марии. — Его так и трясло: еще бы, лишиться ключевой роли в заговоре!

— Наверное, он хочет поддерживать переписку с королевой помимо французов? — подбросил я идею. — Возможно, Мендоза не слишком-то доверяет этому посольству, а вас считает приближенным Кастельно?

Взгляд Трокмортона вновь невольно метнулся к письменному столу, но он усилием воли отвел глаза и принялся дергать за какую-то ниточку на рукаве камзола.

— Об этом мне и нужно поговорить с послом. Они с Мендозой не ладят, уверен, вы и сами об этом знаете, но нельзя допустить, чтобы личные счеты расстроили наш великий план. А я — человек Марии, а не Кастельно или кого бы то ни было еще.

Марии? Какой именно Марии? — усмехнулся я про себя.

— В таком случае не буду вам мешать, дожидайтесь посла. — И я двинулся к двери.

— А как насчет вас, доктор Бруно?

— Насчет меня? — Вопрос застиг меня врасплох, когда я уже взялся за ручку двери, и волосы на затылке вновь неприятно зашевелились. Я обернулся: светлые, бледные глаза в упор смотрели на меня, не отпуская.

— Чей вы человек, доктор Бруно?

— Я служу Генриху Французскому, — отвечал я, постаравшись, чтобы мой голос прозвучал не слишком напряженно. — Я остаюсь под его покровительством и в Англии и буду служить тому делу, которое его посол сочтет наиболее соответствующим интересам Франции.

Трокмортон с минуту щурился, пристально всматриваясь в меня:

— Так для вас это вопрос политики, а не религии? Я говорю о восстановлении прав королевы Марии.

Я снисходительно улыбнулся в ответ:

— Даже если и существуют люди, способные отделить религию от политики, вы не найдете таковых в посольствах, Трокмортон, разве что где-нибудь в пещере, где они неустанно взывают к Господу, облаченные во власяницу.

Незамысловатая шутка вызвала у молодого человека смех, и он распрощался со мной легким поклоном. Я удалился в надежде, что по крайней мере на данный момент развеял его подозрения на мой счет. По пустынным коридорам я добрался до небольшого флигеля, который предшественник Кастельно превратил в домашнюю часовню при посольстве. Королева Елизавета не запрещает служить католическую мессу в посольствах тех стран, что сохраняют приверженность Риму, однако к участию допускаются лишь сами дипломаты, члены их семейств и слуги, а также иностранные подданные, крещенные в католической вере. По закону так, на самом же деле в посольские часовни битком набиваются английские католики, которые водят дружбу с послами, ибо принимать таинства у себя дома значило бы навлечь на себя тюремное заключение, а то и казнь.

Я присел на подоконник напротив двери в часовню, чтобы понаблюдать за выходящими. Одно из поручений Уолсингема: отмечать, кто посещает мессу, в особенности же обращать внимание на новые лица. Изнутри доносилась монотонная речь священника, слов не разобрать, порой паства отвечала ему хором. Муха жужжала и тщетно билась о стекло, лимонного цвета лучи просачивались в окна и косо ложились на застеленный камышом пол. Утекали минуты — я потерял им счет, — а монотонный голос все бубнил, и вот наконец смолк, двери распахнулись, и прихожане хлынули наружу, перешептываясь, как школьники, отпущенные с уроков. Первыми вышли те, кому отводились задние ряды — дворецкий, экономка, повар и прочие домашние слуги. Потом те, кто удостоены места поближе к алтарю: Курсель, Арчибальд Дуглас (это меня удивило: не думал, что старый развратник ходит к мессе), лорд Генри Говард — это уж само собой, а рядом с ним высокий молодой человек, весьма смахивающий лицом на лошадь, за ними Кастельно с супругой; застенчивый испанский монах проскользнул мимо, наклонив голову и сложив руки перед грудью. Хотя обитатели посольства имеют право посещать мессу, все они держались так, словно их застигли за непристойным делом, косились пугливо на меня и спешили проскочить, не поднимая глаз, одна лишь Мари послала мне кокетливую улыбку.

— Ах, Бруно, сегодня вы не были на мессе, — сказал мне посол с извиняющейся улыбкой, словно это он был виноват в упущении.

Курсель довольно громко фыркнул.

— Сожалею, только что вернулся, — с поклоном извинился я. — Вас в кабинете ждет Трокмортон, господин посол.

— Трокмортон? — Кастельно резко остановился и обменялся взглядами с Говардом. — С какой стати?

Я мог лишь недоуменно покачать головой:

— Наверное, срочное дело.

— В таком случае лучше пойти и выслушать. — Кастельно заторопился.

Говард, напротив, замедлил шаги и горящим взглядом уставился на меня, оглядел с головы до ног, презрительно ухмыляясь, — это мне уже знакомо. Я выдержал его взгляд, желая дать ему понять, что меня не страшит ни он сам, ни его высокое положение. Внезапно во мне проснулся неудержимый гнев при мысли, что этот самый человек преспокойно нанял бандитов и натравил их на доктора Ди, чтобы перехватить на оксфордской дороге заветную книгу. Мне представилось, как при свете одинокой свечи он жадно листает украденную рукопись, надеясь вычитать из нее способ обрести бессмертие. Впрочем, то было всего лишь неподтвержденное подозрение, такая мысль помогла мне сохранить спокойное выражение лица.

Говард отвернулся, а я присмотрелся к его спутнику. Это был молодой человек лет двадцати пяти, в бархатном камзоле с широким накрахмаленным воротом — такие носили все молодые придворные, но его лицо с тонкими, будто кисточкой нарисованными усиками казалось неуловимо знакомым.

— Мы не встречались? — спросил я молодого человека. Он обернулся и заглянул своими темными глазами в мои глаза.

Его, кажется, удивило, что я так нахально обращаюсь к нему, а Говард чуть не присвистнул при таком нарушении этикета. Но молодой человек колебался недолго и ничем не выдал своего замешательства, разве что слегка прикусил нижнюю губу и отвел глаза.