Борис Акунин - Младенец и черт

И повезли Рюриковича на ристалище Жизни со Смертью.

– Вам, юноша, тут торчать незачем, – строго сказал профессор перед уходом. – Поверьте моему опыту: нервозность близких передается оперируемому. Что это вы тут всхлипываете? Подите в синематограф, выпейте вина, погуляйте с барышней. Если пациент вам дорог, источайте joie de vivre. [23]Это его поддержит лучше рыданий.

А у выхода из госпиталя Алеше вручили пакет от князя. Там лежал ключ от автомобиля и коротенькая записка: «Мне нескоро понадобится. Катайтесь».

Вот Романов и послушался профессора, отправился источать радость жизни.

– Вон оно, то самое место! – показал он на поле и на жавшуюся к опушке лачугу. – Там все и случилось.

Машину пришлось оставить на дороге. Шли по хрустящей под ногами стерне, взявшись за руки. Алеша по второму разу – что называется, со всей наглядностью – живописал величественные и страшные события позавчерашней ночи.

– …Пью вино, а сам думаю: вот сейчас вся жизнь пролетит перед мысленным взором, в одно мгновение. Так во всех романах пишут. А она не пролетает… Отупение какое-то нашло… Да, я про самое главное забыл! Когда колебался, какой из стаканов взять, чуть было не схватил правый. В котором был яд!

Симочка ахнула.

– Но вдруг, будто наяву, увидел тебя, твое лицо – и как ударило: «Бери левый!»

Студент не то чтобы врал, просто прибавлял и без того эффектной истории еще больше драматизма. Про букву «Л» и «Лешеньку» он, действительно, уже не помнил.

– Это моя любовь тебя спасла, – очень серьезно сказала девушка и побледнела – то ли от сопереживания рассказу, то ли испугалась вылетевшего слова, которым не шутят.

Последовали новые поцелуи. Гораздо более опасные, чем в автомобиле, потому что вокруг не было ни души, а рядом, в рискованной близости, благоухал стожок свежескошенной травы. Не расцепляя объятий влюбленные, словно в самозабвенном танце, сделали в том направлении шаг, другой, третий. Последние остатки благоразумия заставили Симочку прошептать:

– А куда делся этот немецкий капитан, потомок крестоносцев?

Алеша отстранился, помрачнел.

– Не знаю. Наши вчера тут всё облазили, не нашли. Наверно, слуга его куда-нибудь унес и зарыл. Ты бы его видела, этого Тимо. Прямо как оруженосец при рыцаре.

С опаской поглядывая на стожок, чуть было не ставший роковым, преодолевшая минутную слабость Симочка развила маневр:

– Пойдем в хижину. Покажешь, как всё это было.

Упрашивать его не пришлось.

– Я подглядывал отсюда, – стал показывать Алеша. – Холодно, дождь за шиворот, а у них там тепло, сухо. Вино, цыпленок, разносолы разные. Этот Зепп сидит с белой салфеткой, как на рауте.

– Прямо на полу? – спросила Сима шепотом, будто боялась спугнуть вражеского резидента.

– Нет, на стопке газет. Старых…

И что-то тут стряслось с Симиным обожателем. Он раскрыл рот, заморгал. Внезапно очень невежливо оттолкнул барышню и бросился внутрь.

Она смотрела и ничегошеньки не понимала.

Зачем он мечется из угла в угол? Почему роется в грязном кострище? Подобрал какой-то обгорелый клочок, поднес к самым глазам и вдруг упал на колени, прямо в золу. С ума, что ли, сошел?

В пять часов вечера, по английскому обычаю, господин начальник контрразведочного отделения устраивал себе маленький repas. Или, выражаясь по-английски, файв-о-клок: кофе со сливками, булочка, потом сигара.

В это священное время тревожить его превосходительство не дозволялось никому. Даже если звонил черный телефон, прямая связь с генерал-квартирмейстером, начальником генштаба и министром, чаепитствующий трубки не снимал. Потому что служба службой, а здоровье важнее. Тридцатипятилетний опыт работы в исключительно нервных учреждениях научил генерала: нет таких срочных дел, которые не могут пять или десять минут обождать.

Только размешал сахар, только вдохнул божественный эфиопский аромат, вдруг в приемной что-то загрохотало, заверещал адъютант. Дверь с шумом распахнулась, и в кабинет вбежал какой-то распаренный молодец, весь в скрипучей коже, с запыленным лицом, на котором розовели чистые круги вокруг глазниц. Генерал с трудом узнал в нем студента Романова.

– Ваше превосходительство! – закричал полоумный, стряхивая вцепившегося в плечо адъютанта. – Беда! Ужасное заблуждение!

Капитан Лазарев (мало того что из тех самых Лазаревых, но еще и отличный, исполнительный офицер) схватил мальчишку за локти и поволок обратно, шипя:

– Вы что, рехнулись?! Ваше превосходительство, я не виноват!

Уволакиваемый за порог студент выкрикнул:

– Папка у немцев!

– Что-о?! – взревел начальник, вскакивая и опрокидывая чашку. Кофе разлился на бумаги, на чудесную лакированную поверхность карельской березы. – Капитан, назад его! А сами за дверь! И никого, слышите? Ни-ко-го!

– Что вы несете?! – накинулся его превосходительство на Романова, едва они остались одни.

Молодой человек пролепетал:

– Они провели меня… Папка не сгорела!

– Вы бредите!

Генерал открыл сейф, кинул на стол коробку, в которой лежало несколько обгоревших кусочков желтого коленкора.

– Вот всё, что осталось от папки! Агенты тщательно всё проверили!

– Да папка-то, что папка… – Голос студента сорвался. – Он документы унес! А в папку сунул старые газеты!

– Какие газеты? Кто «он»?

– Тимо! А Зепп этот меня нарочно забалтывал! Я, помню, еще удивился, что это он представляться вздумал! Про предков своих, про крестоносцев. А это он время тянул! Чтоб помощник успел содержимое папки заменить!

Но генерал лишь таращил глаза, понимать отказывался. Пришлось рассказать о своем позоре детально, со всеми подробностями. Что не было никакого яда, в обоих таблетках был самый обычный аспирин. Что резидент сактерствовал, изображая мучительную смерть, а слуга ему подыграл. Что дурака-агента выпустили живым нарочно – дабы успокоил начальство: мол, план развертывания уничтожен. На самом же деле он целехонек и сейчас наверняка уже находится в Берлине.

Когда его превосходительство, наконец, уяснил всю кошмарность случившегося, ему стало плохо. Он рухнул в кресло, отодрал шитый позументами ворот. Лицо сделалось серым.

– План развертывания у немцев? Боже, Боже… Это катастрофа. Не отставка. Крепость… Нет, хуже…

Алеша лил из графина воду, чтобы спасать пожилого человека от сердечного приступа, но генерал вдруг вскочил, подбежал к нему и схватил за плечи.

– Господин Романов, Алексей э-э-э Парисович, голубчик! Теперь уж все равно… Не поправить, не изменить… Так вы бы уж… А? – Он оглянулся на дверь и понизил голос. – Сами ведь виноваты. И меня в заблуждение ввели. Ну что теперь поделаешь? Шум поднимать? Что это даст? Только себя и меня погубите. Следствие, суд, разрушенные судьбы. А ради чего?