Сергей Зверев - Золотые эполеты, пули из свинца

– Но вы не сердитесь на меня, господа? – совершенно по-детски спросила Вяземская. – Вы не посадите меня в застенок?

– Непременно посадили бы, – очень серьезным голосом ответил брюнет, – но вот незадача: нет ни одного свободного застенка. Все заняты. Вам, сударыня, придется подождать.

Тут оба не выдержали, рассмеялись.

– За что же на вас сердиться? – ласково спросил шатен. – Вы сами пришли к нам, вы не сделали ничего дурного…

– Но я же подписала этому типу какую-то бумажку…

– Эх, сказал бы я, что коллега Йозеф может сделать с той бумажкой! – мечтательно протянул брюнет. – Но при вас, барышня, не стану.

– Так я могу не идти на той неделе на встречу с человеком, о котором он мне говорил? – с надеждой спросила Наталья. – Словно бы мне все это приснилось и не было ничего? А того человека, с которым я должна встретиться, вы арестуете?

Тут оба специалиста переглянулись и резко посерьезнели.

– Можете, конечно, – сказал шатен, поглядев Вяземской в глаза. – Считайте, что приснилось. Но… Ведь вы хотели послужить родине и государю императору, правильно я понимаю?

– Правильно, – растерянно ответила Наталья. – Хотела. И сейчас хочу.

– А вот тогда придется встретиться. Арестовать его? Что вы, сударыня! Да наша служба с него пылинки сдувать будет, следить, чтобы он, спаси Господь, под трамвай или конку не попал!

– Вы, Наталья Федоровна, станете регулярно поставлять этому человеку интересующие его сведения, – подхватил брюнет, – которые, в свою очередь, станем давать вам мы. Тем самым вы принесете громадную пользу родине. Вы, я вижу, барышня неглупая и поняли, что к чему. Согласны?

– Конечно, согласна! – не раздумывая, ответила Наталья. – А… Вам никаких бумажек подписывать не надо?

– Нам не надо, – успокоил ее шатен. – Мы вам на слово поверим. И вот что: на первой же встрече с тем человеком потребуйте, чтобы за информацию вам платили. Причем требуйте хороших денег и непременно поторгуйтесь.

– Зачем? – вновь растерянно спросила Вяземская. – Я и без того весьма богата…

Специалисты вновь весело рассмеялись.

– Для правдоподобия, сударыня. Для правдоподобия!

Новенькие ордена, которые вручил им сам Николай II, Голицын, Гумилев и Щербинин обмывали на Литейном, в гостиной особняка Екатерины Львовны Гагариной, той самой милейшей тетушки, что устроила Сергею назначение в адъютанты Брусилова. Время приближалось к десяти вечера, но за окошками гостиной было совсем светло: в столице начинался сезон белых ночей.

– Я сегодня связывался с Алексеем Алексеевичем по телефону из Генштаба, – сказал Голицын, разливая по бокалам французское «Ирруа». – Генерал клятвенно обещал не начинать наступления, покуда мы не вернемся.

Щербинин рассмеялся:

– Хорошая шутка, Брусилов всегда славился остроумием. Но нам, господа, в самом деле следует поторопиться, не то заявимся к шапочному разбору.

– А еще Брусилов очень порадовал меня: все пятеро пластунов, которых я оставлял в засаде у моста, благополучно вернулись. Один легко ранен. Все получат награды и будут произведены в унтер-офицеры.

– О! Это славно! – Гумилев поднял бокал с шампанским. – А что там с героическим головорезом Юсташевым, не спросили?

– Отчего же, спросил. Ибрагим отбыл в отпуск, в родной аул. А когда вернется, получит наградной кинжал на Георгиевской ленте. Генерал Каледин уже заказал такой же, как тот, что Юсташев утратил во время первой переправы через Стырь. Застрелил бы меня тогда австриец, когда б не Ибрагим.

В гостиную вошел лакей. На серебряном подносе, который он держал в руке, лежала маленькая визитная карточка.

– Там дама, – сказал лакей, протягивая поднос Голицыну. – Спрашивает господина Гумилева.

Сергей взял с подноса карточку, прочел вслух: «Наталья Федоровна Вяземская» – и с изумлением уставился на Гумилева:

– Николай, что сие означает? Ничего не понимаю!

– Все очень просто, – сказал Гумилев, словно бы не замечая, как смертельно побледнел вдруг Щербинин. – Мне вспомнилась вчера очаровательная амазонка, которая столь строго осудила нас с вами, князь, за то пари в Петергофе. Я решил пригласить ее на наш дружеский ужин: пусть убедится, что мы не только по отвесным стенкам ползать умеем. Я не поставил тебя и графа в известность о своем поступке, дабы сделать вам приятный сюрприз. Что за праздничный ужин без женского общества! Что с вами, граф? Вам дурно?

– Нет, со мной все в порядке, – с трудом, сквозь зубы выговорил Щербинин.

– Что ж, проси… – сказал Голицын лакею и повернулся к Гумилеву: – Сюрпризы у тебя, Николай… Мог бы все-таки предупредить!

Вошедшая в гостиную Наталья Вяземская была прекрасна как никогда. Офицеры встали из-за стола, приветствуя гостью. Голицын и Гумилев радушно улыбались, но вот Щербинин низко опустил голову, точно ни за что не хотел встречаться с девушкой взглядом. Она же, презрев все светские правила и условности, даже толком не поздоровавшись, сразу бросилась именно к нему.

– Ведь вы тоже Щербинин? – задыхаясь, спросила Наталья, подчеркнув голосом слово «тоже». – Сводный брат Владимира, да? Вы были в плену в одном лагере с ним? Вы не бойтесь рассказать правду, я уже знаю, что он погиб и смирилась с этим.

– Мы бежали с ним вместе… – хрипло сказал Щербинин и повел рассказ о том, как бежали два сводных брата, волею судеб угодившие в один лагерь, как любимый Натальи Вяземской был ранен, как умирал у него на руках.

Чем дольше длился драматический рассказ Щербинина, тем больше изумлялся Сергей Голицын: воля ваша, творилось что-то несуразное. Щербинин с трагическим видом врал, как сивый мерин! Ведь, со слов Брусилова, и сам Голицын, и Гумилев знали, что бежал Щербинин один и без всякого драматизма. Выждал удобный момент, да и был таков, он же сам Брусилову о том рассказывал!

– Он вспоминал меня перед смертью? – со слезой в голосе спросила Наталья.

– Да. Он жалел, что причинил вам боль своим письмом. Говорил, что недостоин вашей любви. И еще он сказал, что в России много более достойных, чем он. – Щербинин указал взглядом на Голицына и Гумилева.

Он замолчал на несколько секунд, а затем сказал одно лишь слово:

– Простите!

И отвернул свое обезображенное лицо, закрыв его ладонями.

Но тут Наталья схватила его за руки и отняла ладони Щербинина от лица. В глазах у того стояли слезы.

– Это же ты! – воскликнула Вяземская. – Зачем ты обманываешь? Я люблю тебя. Я ради тебя один Бог знает, что натворила, но я не жалею!

И она с рыданиями бросилась на шею Щербинина.

Владимир – а это, конечно, был он! – решил выдать себя за своего сводного брата Анатолия уже после своего побега, который, кстати, никакими приключениями, кроме трудного преодоления линии фронта, не изобиловал. На эту мысль натолкнуло Щербинина то, что он случайно узнал: его брат уже полтора месяца как мертв, скончался в том же самом лагере от воспаления легких. На такой «родственный подлог» Владимир пошел из-за Натальи: он считал, что не имеет права с таким лицом и близко претендовать на роль возлюбленного благородной красавицы, но был уверен, что Вяземская непременно станет искать его. Пусть лучше считает своего бывшего жениха погибшим. Злосчастное письмо было вызвано теми же причинами, только написал его Щербинин значительно раньше, будучи на излечении в госпитале после того, как попал под струю германского огнемета. В плен Владимир угодил, уже когда выздоровел, а все это в комплексе породило такую путаницу, что и опытный лис Йозеф Глинка распутать не смог.