Валерия Вербинина - Путешественник из ниоткуда

Когда злой, уставший, промокший до нитки, я поднимался по ступеням «Уголка», был уже десятый час вечера. Прежде всего – переодеться... Затем горячий ужин, ванна... И что еще? И Изабель. Обязательно поговорить с Изабель, поделиться новостями, открыть, что я в тупике. Офелия... Головинский... Перо... Привязалось же ко мне то перо, господи боже ты мой!

– Где мадемуазель Плесси? – спросил я у Марьи Петровны.

Хозяйка непонимающе взглянула на меня.

– Мадемуазель Плесси уехала... Разве вы забыли о телеграмме?

– Так скоро! – вырвалось у меня.

Марья Петровна пожала плечами.

– Я думала, вы понимаете, Аполлинарий Евграфович... Деньги не ждут.

Черт бы тебя подрал с твоей грошовой моралью... Я разозлился так, что почувствовал, как у меня заполыхали щеки.

– Она передавала мне что-нибудь?

– Ничего особенного... Ах да, она сказала, что у нее нет времени, но что потом, когда ее дело разрешится, она обязательно напишет вам.

Мне почудилось, что Марья Петровна смотрит на меня даже с некоторым сочувствием – о котором, однако же, я вовсе ее не просил. Конечно, только что во мнении уездных сплетниц я был женихом – или почти женихом – смешной, но состоятельной французской мадемуазель, и вдруг оказалось, что и за состояние ей придется побороться, да и сам жених ввиду возникших обстоятельств брошен за ненадобностью, как какая-то сломанная игрушка. Было от чего проникнуться к нему жалостью, к которой примешивалось обычное российское злорадство – ай, не по чину ты пожелал взять, батенька, да и мамзель Плесси тоже... того...

Нелепо, глупо, просто нелепо, твердил я про себя, взбираясь по лестнице на второй этаж, где располагались наши с Изабель номера. Я вовсе не считал себя ее женихом и не думал, что мадемуазель Плесси мне что-то должна или чем-то обязана. Более того, я не был влюблен в нее и не собирался в нее влюбляться, да и меркантильные соображения меня тоже нисколько не волновали. И, однако же, этот поспешный отъезд – ни записки, ничего, только несколько слов, брошенных наспех хозяйке, – не на шутку задел меня. Я вошел к себе в номер, хлопнув дверью (чего почти никогда не делал прежде), и с досадой и отвращением стал стаскивать мокрую, прилипшую к телу одежду.

Да уж, обидно... Только что рядом была забавная, легкомысленная и все же неглупая женщина, с которой можно было поговорить о чем угодно, и вот – она уехала, и в жизни моей образовалась пустота. Видно, привык я за эти дни к Изабель, раз ее исчезновение произвело на меня такое впечатление...

Стук в дверь.

– Аполлинарий Евграфович! Прикажете разогреть ужин?

– Да, конечно, Марья Петровна...

Все слуги наверняка уже видят очередной сон, так что ванну принять точно не удастся. Марья Петровна суетится, потому что до нее наверняка уже дошли слухи о новых убийствах и она жаждет узнать новости из первых рук... Съехать, что ли, обратно в свою квартиру? Нет уж, я брезглив... После того, как в ней побывал кто-то из иноземных господ – Леманн или Стоянов, – не желаю, увольте...

От нечего делать я бесцельно побродил по комнате, поднял крышку прадедушкиной музыкальной шкатулки, которая начала тихо вызванивать свою нежную и печальную мелодию... Но мне хватало печалей и в собственной жизни, и я опустил крышку. Мелодия оборвалась. Внизу хозяйка вполголоса, чтобы не нарушать приличий, переругивалась с кухаркой, которая не желала разогревать мне ужин. Словам, которые сыпались из уст почтенной вдовы Шумихиной, мог позавидовать любой ломовой извозчик.

Я посидел в кресле, попытался читать какой-то номер «Осколков», который попался на глаза, но он был глуп, назойлив и скучен, как и вообще вся пресса подобного рода. Дождь уныло барабанил по стеклам, внизу перебранка хозяйки с кухаркой завершилась поражением последней. Мне надоело сидеть в комнате, и я вышел в коридор. Дверь номера мадемуазель Плесси была приотворена, и я вошел.

Неуютная комната, линялые занавески, унылые олеографии на стенах... Однако в следующее мгновение все это стерлось, отступило на задний план из-за разлитого в воздухе тонкого аромата. Вероятно, то были французские хорошие духи, к которым питала пристрастие мадемуазель Плесси, – и, хотя она покинула комнату несколько часов назад, запах живо хранил память о ее пребывании здесь. В нем был какой-то нежный, изысканный букет, скромный, почти девичий, аромат не то фиалок, не то вербены, а впрочем, я совершенно не разбираюсь в запахах. Невольно я подумал, что духи более подошли бы какой-нибудь блондинке, чем мадемуазель Плесси с ее рыжими волосами. Вся постель пропахла ими.

Я заглянул в шкаф, в котором ничего не было, бросил взгляд на стол, где тосковал обычный чернильный прибор с бледными чернилами и затупленным пером. Подушка на постели лежала криво, и я решил поправить ее. Приподнял – и увидел его.

В голове моей сделалось пусто, как в обворованной дочиста кассе. Я просто стоял и таращился на предмет, которого никак не должно было быть здесь. Что под подушкой в номере бывшей гувернантки может делать отличный американский револьвер? Нет, я, конечно, многое способен себе вообразить, но не такое же!..

Я взял револьвер в руки. Он был тяжелый и лег в ладонь послушно, как проверенное, надежное оружие. Я откинул барабан – он был полностью заряжен. И тут способность мыслить начала возвращаться ко мне.

Мадемуазель Плесси была взбалмошна и обожала уголовные романы, но какой бы эксцентричной она ни была, Изабель не стала бы хранить у себя под подушкой заряженное оружие. Для подобного надо было быть человеком совершенно другого склада.

Я вернул барабан на место и бегло осмотрел револьвер. Ничего особенного в нем не обнаружил и не знал, что и думать. С одной стороны, я имел свидетельство Былинкина, который не поленился съездить к бывшим хозяевам Изабель, которые подтвердили, что она является именно той, за которую себя выдает. С другой стороны, шпион Стоянов был застрелен именно из американского револьвера, да и доктор Соловейко, осматривая труп Кривого, пришел к мысли, что конокрад тоже был застрелен из револьвера. С третьей стороны... С третьей стороны, я никак не мог себе вообразить мадемуазель Плесси с оружием в руках. Тогда что, оружие ей просто подбросили, чтобы окончательно сбить меня с толку? Но поспешный и, будем откровенны, весьма подозрительный отъезд Изабель как раз в то время, когда баронесса Корф тоже должна вернуться в Петербург... Черт побери!

Нет, гувернантка вовсе не та, не та, за кого выдавала себя! И это не значит, однако же, что Былинкин солгал. Да, он был у Пироговых, но он же не показал им ту, которая нам известна как Изабель Плесси, а просто перечислил ее приметы. Что, если некая женщина убила настоящую Изабель, надела очки и рыжий парик и, подражая ее манерам, с ее документами явилась в город N? Ведь люди, охотившиеся за чертежами, были способны на многое. И они вполне могли попытаться убить баронессу Корф, как только она сядет на петербургский поезд.