Сергей Зверев - Налейте бокалы, раздайте патроны!

— Все детали, господин генерал, у меня готовы, прошу. — С этими словами полковник протянул ему черную папку с тисненным на ней орлом.

— Хорошо, мы это обсудим, — кивнул фон Гинденбург. — В целом я согласен.

— Не желаете ли кофе, господа? — Вслед за этими словами хозяина кабинета на стол был водружен поднос.

Генералы, попивая ароматный напиток, продолжали обсуждение плана и всей текущей ситуации. За окном слышались шаги колонны, проходившей через площадь.

— Вот они, наши немецкие солдаты, — удовлетворенно кивнул за окно командующий. — Я не сомневаюсь в том, что в этой войне мы поставим наконец точку. Жирную и окончательную.

— Все зависит от нас, господин генерал, — усмехнулся Диркер. — Именно от наших действий.

Так внезапно остановившийся на дороге немецкий обоз теперь включал в себя из «оригинального состава» всего одного человека — лейтенанта. Русские офицеры, успешно отправившие кайзеровцев на тот свет, теперь совещались — как же быть дальше? Они снова были в полном составе, оставшиеся в лесу присоединились к трио, совершившему этот дерзкий налет.

— Да о чем тут говорить! — горячился корнет Сурхайнов. — Надо выполнять свою задачу и не забивать голову лишними сомнениями. Сомнение — первый враг делу.

Офицер горел желанием действовать. Происходивший из кавказских горцев, Мурад Сурхайнов был типичным сыном своей земли. В полку его знали как человека доброго, отзывчивого, но чрезмерно горячего. Доброта его иногда граничила с наивностью, когда у товарища были проблемы, он готов был отдать последнее. Но в случае чего-то, хоть отдаленно затрагивающего его честь, офицер преображался так, что становиться у него на пути никому не рекомендовалось.

— Вас послушать, корнет, так мы должны лететь в пекло очертя голову, — усмехнулся прапорщик Несмеянов. — Я желанием погибнуть совсем не горю. В трусости, я надеюсь, меня никто не упрекнет, но вот действовать надо осторожно. Не для того мы здесь, чтобы банально ввязаться в стычку на вражеской территории и погибнуть, даже и не начав то дело, для которого здесь и находимся.

Павел Несмеянов, будучи человеком тонкой душевной организации, являл собой пример человека всесторонне развитого и образованного. Наша «ходячая энциклопедия» — так ласково называли его в полку. Будучи поэтом, художником, музыкантом, зная шесть языков, прапорщик обладал какой-то удивительной способностью убедить кого угодно в чем угодно. Но только не Сурхайнова.

Мнений по поводу того, как же им лучше поступить, возникло на удивление много. Однако большинство из них было либо слишком трудными, либо рискованными и маловыполнимыми. Поручику даже пришлось поспорить на предмет того, что риск — вещь, конечно, хорошая, но не всегда он, особенно лишний, к месту.

— Господа, я думаю, что мы поступим следующим образом, — наконец принял решение поручик, — нам следует переодеться в немецкую форму и согласно сопроводительным документам следовать к танку. Это не должно вызвать никаких подозрений у немецких патрулей. А уж мерзкий запах этого… керосина наверняка отобьет желание заниматься у них детальной проверкой. Если уж представился такой случай, то мы должны использовать его максимально.

— Согласен, — кивнул Булак-Балахович. — В нашем случае это единственно верный шанс. Не люблю я высоких и банальных выражений, но это — просто подарок судьбы. Проникнуть, так сказать, в логово зверя в его же шкуре! Очень даже неплохо. Ну, что ж — будем подбирать себе одежку. Один из кандидатов на тот свет, как мне помнится, был очень близкой ко мне комплекции.

— А я видел подходящий мне размерчик, — потер руки Кочнев.

За последующие полчаса отряд принял вполне немецкий вид, ведь до этого, в отличие от отряда прапорщика, мужчины были в простых полевых гимнастерках без всяких знаков отличия. «Преображение» сопровождалось веселыми шутками и смехом. По окончании процедуры Булак-Балахович стал лейтенантом, а Голицын — обер-лейтенантом.

— Ну, как я выгляжу? — поинтересовался Спицын у товарищей.

— Что можно сказать — настоящий тевтонский рыцарь! Вот только нос…

— А что — нос?

— Не арийской формы, — уточнил Несмеянов. — В форме одного земляного овоща.

— Это ты про картофель? — подключился к разговору подошедший Кочнев.

— Вот именно! — последние слова потонули во взрыве хохота. — И вообще, господа, нас понизили в званиях.

— Да тише вы, черти! — попытался приструнить разошедшихся товарищей Булак-Балахович. — Так нас живо тевтоны учуют.

— Ну, хорошо, это все понятно. Но вот что мы будем делать с пленным? — к Голицыну подошел хорунжий Зимин, который уже принял совершенно немецкий вид. — На кой черт он нам сдался? Да и вообще… утопит он нас. Одним словом, лишняя обуза.

— Возьмем с собой, — сказал офицер, окинув взглядом пленного. Тот, словно поняв, что речь идет о нем, впился глазами в поручика, словно магнетизируя его. — Глядишь, он нам еще и пригодится.

— А если попытается сбежать или предупредить своих? — не сдавался Зимин.

— Я ему сбегу! — с многозначительным видом провернул барабан нагана Булак-Балахович.

Пленный кайзеровец мрачно, с презрительным и в то же время полным страха выражением лица глядел на преобразившихся русских офицеров. Он, конечно, отдал бы сейчас все, чтобы исчезнуть отсюда, но сделать это не было никакой возможности. Приходилось покориться и выжидать удобного момента.

Теперь оставалось «убрать» место происшествия, перед тем как отправиться в путь. Сама местность идеально подходила для того, чтобы спрятать концы в воду. Находившееся рядом болото и стало последним пристанищем для порубанных немцев. Выполнив черную работу, офицеры присели отдохнуть.

— Да, видик у нас соответствующий, — критически осмотрев товарищей, произнес прапорщик Несмеянов.

— А что же вы хотели? Настоящие обозники, замызганные и неопрятные, — ответил Лихарев, счищая с рукава кусок болотной грязи. — Хотя почиститься все же надо.

— Мрачное место стало братской могилой для тевтонов, что ни говори…

— А где вы видели подобное место веселым? По мне, так самая пышная гробница — дерьмо, — театрально взмахнул рукой Лихарев. — Не все ли равно, где лежать? Поверьте, вас в свое время это уже нисколько не будет волновать и заботить. Тем более что более идеального места для сохранения бренных остатков, чем такая вот трясина, и не придумать. Здесь можно пролежать до второго пришествия. Вот, кстати, была история: во время осушения Пинских болот нашли нашего брата-гусара. Он утонул в трясине в тысяча восемьсот двенадцатом. Трясина, топь, полное отсутствие кислорода — и в результате сохранился, как огурчик. Сам не видел, но мне рассказывали люди, внушающие доверие.