Сергей Зверев - И слух ласкает сабель звон

Офицер, покачиваясь, направился к выходу. Принятый на грудь алкоголь, кроме некоторого нарушения координации, начисто стер из памяти правильный принцип функционирования входной двери. Поэтому лейтенант, вместо того чтобы потянуть ее на себя, принялся что было силы ломиться в дверь, пытаясь открыть ее наоборот. Неудачные попытки прорваться на улицу привлекли внимание подгулявшей компании, и безудержное веселье вновь завладело застолицей. В конце концов, вдоволь насмеявшись, коллеги помогли офицеру достигнуть желаемого.

— Совершенно разучилась пить молодежь, — поделился Хирт соображениями с майором. — Не то, совсем не то, что было раньше.

— Это точно, господин офицер. Ведь мы в его возрасте могли выдуть целую бочку — и ничего.

— Какие ведь были времена, — предался воспоминаниям полковник. — Как ни старайся, но видишь, что нет среди сегодняшних офицеров того чувства товарищества, какое было в наше время. А ведь вы посмотрите — и дисциплина имелась, какой сейчас нет и в помине, но ведь было и веселье! А сейчас что — или каждый сам по себе, сторонится остальных, либо налакается в пять минут и лыка не вяжет. Полная деградация. И это не преувеличение, господа, вот вам и пример: посмотрите на этого лейтенанта! Пить младшие офицеры совершенно не умеют. Только он сел за стол, как уже нализался! В былое время мы по двое суток сиживали за столом, и чем дольше и чем больше пили, тем трезвее становились. А ведь как пили!

Оказавшийся на улице лейтенант прислонился спиной к окну, тщетно пытаясь унять напавшую на него икоту. Вдыхая ночной воздух, он вдруг тупо уставился на колокольню церкви, возвышавшуюся напротив. Изумленный лейтенант увидел висящий на шпиле монгольфьер, из корзины которого по веревке спускался человек.

— Что за черт? — пробормотал офицер. — Французы?

Несмотря на градусы, туманившие голову, он все же сообразил, что монгольфьерами пользовались только «лягушатники». Лейтенант потряс головой, потер глаза, не желая верить в это явление, считая его оптическим обманом. Но видение решительно не желало исчезать. Лейтенант понял, что это ему не привиделось. Резко повернувшись, он побежал назад в ресторан.

— Господа! — раздался его истошный вопль. — Господа! В городе французы!

Эта реплика вызвала очередной, на этот раз почти истерический взрыв хохота. Смеялись все. Кто-то даже свалился под стол от смеха.

— Господа, сюда на воздушном шаре прилетели французские шпионы! — продолжал горланить лейтенант. От всего увиденного он даже ухитрился несколько протрезветь.

— Пьяный бред, — поморщился Хирт.

— Вот что свежий воздух с людьми делает!

— Лейтенант, сейчас же под холодную воду! — раздавались веселые выкрики и советы.

Тем не менее «свидетелю» удалось убедить сослуживцев выйти на улицу. Офицеры высыпали наружу, чтобы окончательно посрамить этого клоуна.

— Ну и где же они? — иронично поинтересовался Хирт.

— Да вот же, — указал на колокольню его подчиненный.

Лицо полковника вытянулось. Смех среди офицеров оборвался: вся компания увидела человека, спускающегося по веревке из гондолы.

— Вот видите, я же говорил, — вновь подал голос лейтенант, но его уже никто не слушал.

Рефлексы у офицеров по отношению к наглому противнику проявились почти мгновенно: руки автоматически нащупывали кобуры, для того чтобы извлечь из них револьверы. Тут же поднялась беспорядочная стрельба. Каждый старался поразить врага. Поскольку двое из диверсантов были уже внизу, а третий спускался, ответный огонь по немцам открыл лишь француз, находившийся в корзине. Один из немцев со стоном схватился за плечо, но огонь двух десятков пистолетов оказался губительным для пилота монгольфьера. Раненный, он перевалился через борт и упал, разбившись о мостовую.

— Один готов! — торжествующе закричали в толпе германцев.

— Все туда, к церкви!

Офицеры ринулись через площадь.

Голицын висел между небом и землей. Положение становилось отчаянным. Пули свистели то справа, то слева. Одна из них чиркнула у самой щеки. Ничего против честного боя поручик никогда не имел, однако болтаться, как сосиска, на веревке, являясь мишенью, — ничего приятного в этом не было. Голицын слышал, как отстреливается француз, видел, как через пару минуту пилот с криком полетел вниз, едва не зацепив его самого. А еще через минуту он услышал крики внизу. Германцы, стоя у кирхи, уже ждали его. Единственным плюсом было то, что стрельба пока прекратилась. Немцы желали заполучить его живьем.

— Сдавайтесь! Все равно вам некуда деться!

— Спускайтесь, иначе будем стрелять! — доносились крики снизу.

В ответ на такие предложения Голицын ответил отказом, причем прозвучало это в весьма грубой форме. Высказывая все, что он думает о тех, кто стоял внизу, поручик принялся раскачиваться на веревке.

Голицын все рассчитал верно. После хорошей раскачки удар пришелся в огромное окно кирхи. Подлетая к нему в последний раз, он увидел стремительно приближавшиеся соты витражей.

«Господи, пронеси!» — прошептал поручик, отдавая себя во власть Всевышнему перед лицом неизвестности и осквернения храма.

Удар оказался мощным и продуктивным. Голицын постарался, чтобы он не пришелся в лицо.

С грохотом разлетелись стекла. Конечно, жаль было деталей убранства дома Божьего, однако что оставалось делать? Тут уж выбирать не приходилось…

Вообще, витраж, особенно изготовленный в Средневековье, — работа тонкая, деликатная и дорогостоящая. Надо потратить немало усилий, чтобы создать красивую и многоцветную композицию в окне. Создать рисунок из сотен цветных стеклышек, каждое из которых вставлено в свою рамочку, — занятие непростое. Каждый мастер, естественно, заботился и о красоте, и о качестве, и о том, чтобы его творение было непохожим на дело рук другого мастера.

Вот вся эта красота, собранная из кусочков, изображение какого-то святого, взрывом стеклянных брызг разлетелась под ногами поручика Голицына. Офицер исчез в окне кирхи.

— Ах, сволочь! — визгливо закричал толстый капитан.

— В церковь!

Храм соответственно ночному времени оказался заперт, но это не остановило прыти немцев. По приказу полковника часть из них устремилась назад в ресторан и вскоре, пыхтя, принесла оттуда банкетный стол. Используя его в качестве тарана, германцы принялись высаживать дверь.

— Что вы делаете, господа?! — послышался старческий голос. На шум прибежал пастор, принесший ключ. — Опомнитесь! Где же ваша совесть? Вы же офицеры…

Но священник опоздал — замок уже был безнадежно испорчен. Вновь в дверь застучал дубовый стол.

Влетев в помещение, офицер мгновенно сориентировался.