Джинн Калогридис - Невеста Борджа

Как-то утром, когда я сидела у себя в прихожей и читала, дверь моих покоев отворилась. Я подняла голову от книги, раздраженная неожиданным вторжением.

На пороге стоял Чезаре Борджа.

Война вкупе с сифилисом состарили его; даже борода, в которой уже блестела ранняя седина, не могла скрыть заметных рубцов на щеках. В волосах, начавших редеть, тоже появились седые пряди, а под уставшими глазами залегли тени.

— Ты так же прекрасна, как и в тот день, когда я впервые увидел тебя, Санча, — задумчиво произнес он мягким, как бархат, голосом.

Его лесть пропала втуне. При виде его у меня сжались губы. Несомненно, Чезаре мог явиться сюда лишь с дурными вестями.

Но потом я заметила, что за его руку держится очень серьезный маленький мальчик, и у меня вырвалось нечто среднее между смехом и рыданием.

— Родриго!

Я отшвырнула книгу и кинулась к малышу.

Я не видала своего племянника больше года, но мгновенно узнала его: у него были золотые кудри и голубые глаза моего брата. Малыш был одет в приличествующий принцу темно-синий бархатный камзольчик.

Я опустилась перед ним на колени и распахнула объятия.

— Родриго, милый! Это же я, тиа Санча! Ты помнишь меня? Ты знаешь, как сильно я люблю тебя?

Мальчик — ему было уже почти два года — сначала смущенно отвернулся и потер глаза кулачками.

— Иди к ней, — подбадривающе произнес Чезаре и подтолкнул мальчика ко мне. — Это твоя тетя, сестра твоего отца… Они с твоей матерью очень любили друг друга. Она присутствовала при твоем рождении.

Наконец Родриго взглянул на меня с внезапной приязнью. Я заключила его в объятия. Я не понимала, почему Чезаре даровал мне этот драгоценный визит, но в тот момент меня это и не волновало. Я была на вершине блаженства. Я прижалась щекой к мягким волосикам малыша. Тут Чезаре произнес с несвойственной ему неловкостью:

— Лукреция не смогла взять ребенка с собой в Феррару. — Действительно, не было принято, чтобы ребенок от предыдущего брака воспитывался при доме другого мужчины. — Она попросила, чтобы ты вырастила его как своего сына. Я решил, что от этого не будет никакого вреда, и привел его к тебе.

Несмотря на переполняющую меня радость, я не смогла удержаться от колкости:

— Ребенок не должен расти в тюрьме!

— Для него это будет не тюрьма, а дом, — с поразительной мягкостью отозвался Чезаре. — Он будет наделен всеми привилегиями; он сможет приходить и уходить, навещать своего деда и дядей, когда только пожелает. Он будет обеспечен всем, что ему потребуется. Я уже договорился о том, чтобы в надлежащее время у него были лучшие наставники. — Он умолк, а потом к нему вновь вернулся столь хорошо знакомый мне холодный, высокомерный тон. — В конце концов, он ведь Борджа.

— Он — принц Арагонского дома! — с жаром произнесла я, ни на миг не выпуская малыша из объятий.

Чезаре ответил на это легкой улыбкой, но в ней не было злорадства, один лишь юмор.

— Скоро слуги принесут его вещи, — сказал он и удалился, оставив меня размышлять над тем, как такое чудовище может временами вести себя настолько человечно.

Я позвала донну Эсмеральду, чтобы показать ей мою новую, самую ценную драгоценность. Мы осыпали сбитого с толку малыша поцелуями.

Лукреция предала меня, а Альфонсо умер, но они оставили мне величайший из даров — их сына.

С этого момента все следы моего безумия исчезли. Маленький Родриго вернул мне надежду и цель. Я поняла, что уничтожила не все, что любила. И я начала обдумывать замысел побега с малышом в Неаполь, которым теперь правил Фердинанд, король Испании. Я не смогу более вернуться в Кастель Нуово, но я не стану незваной гостьей в любимом городе. Там по-прежнему живут моя мать, мои тетки и даже королева Хуана. Там я окажусь среди родных. Женщины, знавшие моего брата, смогут теперь узнать его сына.

У меня было оружие, способное помочь мне в достижении моей цели; благодаря Лукреции я знала, как им пользоваться. Оставалось лишь одно: найти способ пустить его в ход. Теперь, когда ко мне вернулся рассудок, я терпеливо ждала подходящего момента и размышляла, как мне исполнить предначертание, предсказанное стрегой.

Я целыми днями возилась с Родриго. Ему понадобилось некоторое время, чтобы смириться с тем, что он больше не увидит свою мать. Но больше всего он скучал по своей няньке, которая уехала в Феррару в составе свиты Лукреции. Он долго плакал по ночам, не давая спать нам с донной Эсмеральдой; но, по правде говоря, с появлением малыша я стала спать куда лучше, чем прежде. К счастью, Джофре тоже наслаждался обществом своего племянника; он любил играть с малышом, и в те вечера, когда мой муж приходил поужинать с нами, он сам относил Родриго в постель.

Так прошел год. Лето пролетело быстро, и снова — слишком скоро — пришла зима. Мальчик рос. Чезаре, к счастью, неотлучно находился при войске. Я изо всех сил старалась хранить терпение.

Прошло Рождество, за ним — Новый год. Как-то вечером в начале января Джофре пришел к нам на ужин. Но на этот раз он задержался в дверях — бледный, дрожащий, без своей обычной улыбки. Даже когда Родриго подбежал поздороваться с ним, Джофре не наклонился и не взял ребенка на руки, как всегда делал, а лишь рассеянно погладил разочарованного мальчика по головке.

— Муж мой, тебе нездоровится? — обеспокоенно спросила я.

— Со мной все нормально, — без особой уверенности отозвался Джофре. — Мне нужно поговорить с тобой наедине.

Я кивнула и быстро все устроила: донна Эсмеральда отправилась пораньше уложить малыша спать, а прочие слуги, обычно прислуживавшие за столом и убиравшие посуду, принесли нам еду и вино и удалились.

Как только все ушли, Джофре открыл дверь и отослал стражников, а потом некоторое время смотрел им вслед, пока коридор не опустел. Вернувшись, он заглянул на балкон, дабы удостовериться, что мы и вправду одни. Лишь после этого он подошел к столу и тяжело опустился в кресло. Свет свечей поблескивал на его короткой медно-золотистой бородке, которой, впрочем, так и не удалось замаскировать его слабый подбородок.

Джофре протянул кубок; рука его дрожала, и, когда я налила в кубок рубинового вина, оно пролилось через край. Джофре жадно глотнул вина, потом поставил кубок на стол и простонал:

— Мой брат — это сам дьявол!

— Что он натворил на этот раз?

— Им с отцом уже недостаточно одной Романьи. Чезаре двинулся на Марке и занял Сенигаллию.

Я никогда не бывала в Сенигаллии, но слыхала о ней — это был красивый город, расположенный к югу от Пезаро, на восточном побережье Италии; он славился своими песчаными берегами, такими мягкими, что их именовали бархатными.

— А что тебя удивляет? — язвительно перебила его я. — Ты же всегда знал, что честолюбие твоего брата не имеет границ. Он ни за что не удовольствовался бы одной лишь Романьей.