Джинн Калогридис - Невеста Борджа

В ней я нашла спасение от своего одинокого безумия. Но вдали от ее общества, особенно по ночам, призраки возвращались: мумифицированный Роберт, Альфонсо, мой отец, таинственная стрега. Каждый день я пыталась найти в себе силы, чтобы пустить в ход кантереллу, и каждую ночь мне их не хватало.

В это время мне пришло письмо из Непи, от Лукреции. Восковая печать на письме была сломана. Я долго сидела в прихожей, положив письмо на колени, и размышляла, не сжечь ли его на ближайшей свечке.

В конце концов я развернула его и прочла:

«Дорогая Санча!

Прежде всего я должна попросить у тебя прощения за то, что так долго не писала. Признаюсь: в первые, самые мрачные дни пребывания здесь у меня просто не было душевных сил взяться за перо. Но время понемногу оказывает свое целительное воздействие, и мне, как только я оказалась в состоянии, захотелось сказать тебе, как сильно мне не хватает твоего общества. Без твоей верной дружбы и доброго сердца дни кажутся длинными и унылыми.

Маленький Родриго тоже скучает по тебе; он постоянно спрашивает про свою тиа Санчу. Ты бы его не узнала — он так вырос! Он с каждым днем становится все больше похож на своего отца.

Новостей у меня особенных нет: здесь каждый день похож на другой. Хотелось только упомянуть, что вскоре после моего приезда здесь на ночь встал лагерем Чезаре со своей армией. Мне пришлось принять его у себя вместе с самыми примечательными из его спутников.

Сейчас вместе с ним путешествует художник и изобретатель Леонардо да Винчи. Тем вечером дон Леонардо пришел ко мне на ужин. Это добродушный пожилой человек, чудаковатый на вид, с крючковатым носом, большими, поразительными глазами и длинными, нечесаными седыми волосами и бородой. Несмотря на возраст, у него очень острый и живой ум. Чезаре говорит, что дон Леонардо — инженерный гений и что он уже оказался чрезвычайно полезен, придумав, как использовать взрывчатые вещества для разрушения мостов. Я же могу сказать, что он очень добрый человек и отличается прекрасным чувством юмора. Во время ужина он попросил принести пергамент и достал перо и чернила, с которыми он не разлучается; пока Чезаре рассказывал про ход кампании, дон Леонардо рисовал. Появился Родриго и очень им заинтересовался. Я уже хотела было отправить малыша обратно в детскую и пожурить его за то, что он докучает гостю, но дон Леонардо был очень добр; он позволил Родриго сидеть у него на коленях и смотреть, как он рисует.

Кстати, о Чезаре и его кампании. Не могу не упомянуть еще об одном его спутнике, некоем Никколо Макиавелли, неприятном, скрытном человеке; он почти не притронулся к ужину, поскольку постоянно строчил у себя в дневнике, стоило лишь Чезаре что-то сказать, — как будто мой брат изрекал нечто необыкновенно ценное.

Чезаре рассказал, что без труда захватил земли вокруг Болоньи и Флоренции; эти великие города передали ему в собственность крепости и поместья, устрашившись его армии, поскольку та благодаря щедрости короля Людовика увеличилась на десять тысяч человек. Чезаре говорит, что теперь он непобедим и сможет пройти через всю Италию и завладеть всеми землями, какими только пожелает.

Когда мой брат закончил говорить, в конце ужина дон Леонардо подарил мне законченный набросок. Я была весьма польщена, ибо на этом наброске была изображена я сама, сидящая за столом; однако я поразилась, увидев, сколь печально мое лицо, ведь я изо всех сил старалась держаться при гостях весело и оживленно.

Под моим портретом дон Леонардо написал строчку из стихотворения поэта Санназаро: «Per pianto la mia carne si distilla». «Плоть моя тает и стекает слезами».

Он очень мудрый, дон Леонардо. Он способен заглянуть в самую душу человека, а его волшебный талант позволяет при помощи обычного пергамента и чернил запечатлеть, что у человека на душе. Я много еще чего могла бы рассказать тебе, но письмо — не лучший способ выразить то, что мне хотелось бы сказать. Придется подождать до тех пор, пока я не смогу повидаться с тобой.

Я каждый вечер молюсь за тебя, сестра, и думаю о тебе с большой нежностью. У меня никогда не было лучшей и более верной подруги. Да сохранит тебя Господь!

С любовью, Лукреция».

Я сложила письмо и спрятала в свой томик Петрарки. Я поняла, что Лукреция не могла откровенно поделиться со мной своими мыслями; я поняла намеки на терзающую ее печаль и чувство вины, поняла, что она хотела сказать, упомянув, что ей «пришлось» принять у себя Чезаре, — это означало, что Лукреция сделала это не по своей воле. И еще она намекала, что молит меня о прощении.

Я не могла — и не стала — отвечать. О чем мне было писать? Что я сошла с ума от горя, причиненного отчасти и ее предательством? Что единственное, что доставляет мне радость, — это мысли о мести Чезаре?

Позднее я показала это письмо Доротее де ла Крема. Читая, она поджала губы, потом кивнула.

— Чезаре завладеет всеми землями, какими только пожелает, — подтвердила она. — И всеми женщинами тоже. И каждую ночь будет унижать новую женщину по собственному выбору.

Подобные новости подогрели мою ненависть, и ночью мне приснился сон: я схватила меч, все еще торчащий в моем сердце, нанесла удар, сверкнув сталью, и одним ударом отсекла Чезаре голову. И улыбалась, глядя, как эта голова откатилась прочь от рухнувшего тела, а кровь, гнуснее которой не бывало, хлынула из жил и потекла, словно Тибр.

Странно лишь, что во сне я услышала голос моего брата. Он весело повторил: «Ты просто попыталась убить не того человека».

«Яйцо треснуло», — сказал Альфонсо. Он был одет, как всегда, в светло-голубой атлас; на лице его застыло непривычно суровое, предостерегающее выражение. «И на этот раз его уже не починишь…»

Я проснулась, судорожно хватая ртом влажный воздух августовского утра, и услышала в прихожей плач Эсмеральды. Я кинулась туда и обнаружила ее на полу: Эсмеральда держалась за сердце, словно старалась унять острую боль.

— Эсмеральда!

Я бросилась к ней и схватила ее за полную руку — с возрастом Эсмеральда сделалась весьма дородной. Мне сразу на ум пришел апоплексический удар, поразивший Ферранте. Я помогла Эсмеральде подняться и усадила ее в кресло.

— Посиди здесь, дорогая…

Я отыскала вино, наполнила кубок и поднесла к ее губам.

— Вот, выпей. Сейчас стражник сходит за врачом. Эсмеральда сделала глоток, закашлялась и, тяжело дыша, махнула рукой.

— Не надо врача!

Она взглянула на меня полными горя глазами и жалобно произнесла:

— Ох, донна Санча! Если бы только тут мог помочь врач. — Она судорожно вздохнула, потом добавила: — Не зовите стражника. Я только что разговаривала с ним. Он принес вести…