Владимир Апаликов - И Аз воздам

Патрульных было четверо. Двое сразу протиснулись в купе. Стало тесно и душно. Свет керосинки, и без того неровный, от дуновения воздуха запрыгал по стенам, по смутным лицам.

Один из вошедших — очень красивый молодой человек во франтоватом полушубке, перекрещенном ремнями, в папахе из белого курпея — подсел к Маше. Второй — сильно постарше, в долгой шинели, в ломаной фуражке — остался стоять. Он был, видимо, главным в квартете. Жестом показал остальным, чтобы оставались в коридоре. Те кивнули, демонстративно сняли винтовки с плеч.

Владимир начал доставать документы, старший остановил его:

— Не надо бумажек, мне твои золотые погоны уже всё сказали, что мне нужно. Офицер, значит, а?

— Я комиссар Временного правительства, возвращаюсь из длительной командировки по Сибири и Уралу.

— Может, теперь мне перед тобой навытяжку стать? А? — старший достал из кобуры наган. — Так не дождёшься. Нету твоего правительства. Две недели уже как нету. И ты, выходит, не комиссар, а никто. Тебя тоже нету. Значит, и не должно быть? А? — спросил как бы для верности и сам же заключил. — Не должно. А раз так — пошёл на выход, контра!

— Погодите! Послушайте, что вы хотите от нас? — Владимир заволновался. Больше за Машу — красавец в ремнях поглядывал на неё с преувеличенным восторгом. И всё подвигался к ней, будто невзначай. Она совсем вжалась в угол, к стенке.

— От вас? От вас мы ничего не хотим. Ты, барышня, можешь топать домой, — старший добро улыбнулся. — А ежели желаешь, вот и кавалер наш запросто проводит до дому. Желаешь, а? Всё равно этот контрик, — он кивнул на бледнеющего Владимира, — тебе уже без надобности. Он кто тебе был-то? А?

— Он мой жених! — голос у Маши дрожал, она старалась перебороть жуть, прихлынувшую к сердцу, захолодившую его. — И не был. Он есть и останется им!

— Был — может, и был. А вот останется — навряд ли, — задумчиво протянул старший, повернулся к Владимиру, сказал буднично. — Пошли, офицер. Да не трожь ты чемодан, не надо — не понадобится.

— Чего не надо-то? — возразил красавец, глядя при этом на Машу. — Пусть берёт — пригодится.

— И то верно! Забирай своё барахлишко, — согласился старший.

— Но вы как-то должны объяснить, в чём дело, в чём моя вина? — Владимир спрашивал по инерции. В последние дни он уже успел насмотреться на то, что творилось по России, прекрасно понимал, что сейчас произойдёт, смирился. Вот только Маша… Машенька….

— Это тебе лучше наш теоретик объяснит, — сказал старший, повернулся к стоявшему в коридоре молодому человеку в городском пальто и круглой шляпе. — Вот он по всем пунктам разложит. Разложишь, а?

Кивнул ему, сделал плавный жест, точно приглашая на трибуну.

— Собственно, тут не приходится долго объяснять, — тот потёр лоб, как бы подгоняя мысли. — Идёт классовая борьба, в дни революции она особенно обостряется. Народные массы, угнетаемые веками, восстали на своих эксплуататоров, пришли в движение, и движение это никому, собственно, не остановить. Оно сметёт всё, что мешает на пути.

Голос его возвысился до патетических вершин. В прыгающем свете чадящей керосинки лекция звучала странно и дико.

— Послушайте, это всё, может быть, так и есть, — торопливо выдохнул Владимир. — Даже допускаю, что наверное так и есть. Но при чём здесь мы? Вот эта девочка при чём?

— Девушка совершенно ни при чём, и мы отпустили её домой, как вы слышали, — сказал лектор. — А вы, как представитель класса эксплуататоров, подлежите, собственно, немедленному уничтожению.

Маша вскрикнула, подалась вперёд.

— Вот — слышал, а? — старший нетерпеливо дёрнул наганом. — Всё тебе разложили по полкам. Так что, хватит воду толочь. Вставай и пошли.

Владимир встал, застегнул шинель, повернулся к Марии:

— Иди домой, родная, — сказал он. — Что ж, не судьба нам. Прощай.

— Я никуда не пойду, — Мария постаралась сказать это твёрдо, но голос плохо слушался, ей было страшно, очень страшно. — Я с тобой.

— Машенька, тебе надо, надо уходить!

— Нет, нет!

— Маша!

— Нет!!

— Да идите вы уже! — кто-то подтолкнул их в коридор.

На выходе ветер хлестнул в лица мелкой изморозью. Луна дрожала в низком небе, тусклый свет её змеился по рельсам. Машу и Владимира остановили около полуразбитого вагона.

— Можете попрощаться, — сказал старший. — Мы не звери какие-нибудь.

— Вы звери и есть! — закричала Маша. — Как вы можете так?!

— Можем! И только так, — жёстко откликнулся старший. — Вы нас веками мордовали, пришёл наш черёд. Вы будете прощаться? А? Нет? Тогда, барышня, отойди чуток в сторонку.

— Володя! Милый! Неужели так всё и закончится? — Маша не могла поверить, что происходящее не снится ей, что эти люди с винтовками сейчас просто заберут их жизни.

— Маша, я прошу тебя, уходи! Уходи, пока можно, они не пощадят тебя.

— Нет! Мы клялись, что будем вместе, навсегда. Нет! Нет!!

— Маша!!

— Слушайте, мы что — до утра тут будем валандаться? — озлился теоретик. — Не хочет — пусть остаётся. У нас, собственно, служба уже закончилась. А мне ещё конспект по философии надо заканчивать.

— И то верно! — снова согласился старший. — Тогда станови их к стенке. Раз сама не хочет уходить, чего ж заставлять? А?

— Погоди, — вмешался красавец. — Её-то зачем сразу? Такую красоту грех не приласкать. Давай-ка, я её в вагон пока.

— Ну, твоё дело, — равнодушно сказал старший, дулом нагана показал Владимиру. — Становись вон туда. Да быстрей ты! Правда, что ли, до утра тут с вами вошкаться?

— Оставьте, оставьте её! — Владимир рванулся к красавцу, который затаскивал Марию в темноту вагона. Наган ударил его по лицу, двое патрульных подхватили обмякшее тело под мышки, поволокли, притиснули к стене вагона.

Сознание милосердно покинуло Марию, распластанную на вонючих тряпках. Она не слышала залпа, отправившего её Владимира туда, откуда уже никогда не возвращаются. Она не почувствовала грубо вторгшегося в неё самца.

— А с трупом что? — впервые подал голос четвёртый патрульный, почти мальчик, облачённый в бушлат с башлыком. — Здесь оставим?

— Зачем здесь? — возразил старший. — Закинем в вагон, пусть едет куда подальше. Обыщи его.

Четвёртый полез по карманам, достал документы, раскрыл удостоверение.

— Игнатьев Владимир Николаевич, специальный комиссар военного министра, — прочитал он раздельно, повернул удостоверение к ближнему фонарю. — Податель сего уполномочен провести ревизию фонда фуража. Всем организациям и ведомствам оказывать комиссару всемерное содействие. Гляди, и правда — комиссар.

— Федот — да не тот, — веско припечатал старший. — Не наш комиссар. Бери его за ноги, толкай. Эй, ухажёр, ты где там, а? Помогай.