Вячеслав Каликинский - Агасфер. В полном отрыве

– Здесь, что ли, Влас?

– Ага… Раньше газетная редакция в бывшем магазине Лукутина была, во-о-н туточки! А нонесь в новый дом переехали, и типография папенькина тоже, в первом ентаже. Слышь, мать, как машины-то крыльями своими железными хлопають?

– «Хлопають»! Стой ровно, рубашку оправлю!

Женщина придирчиво оглядела сына, потом себя. Тронула щепотками пальцев насборенную на талии старенькую бумазейную юбку. Обмахнула, словно от пыли, простенькую кофтенку с уже обтрепавшейся баской. Снова с опаской покосилась на высоченные двери, которые не успевали закрываться от постоянного потока входящих и выходящих людей. Поток был самый что ни есть разнокалиберный – приказчики, почтальоны с сумками через плечо и фуражках с кокардами, курьеры, прилично одетые господа в мягких шляпах и котелках. Вдоль тротуара выстроились длинной шеренгой извозчики, несколько ломовиков, щегольская коляска. Сбоку от крыльца швейцар, которого постоянный поток посетителей лишил необходимости открывать и закрывать двери, мирно беседовал с городовым – тот снисходительно слушал, приподнимаясь на носках блестящих сапог, изредка кивал, не забывая посверкивать на толпу острым надзирающим оком.

– Народу-то, народу! – вздохнула женщина. – Аж боязно! Не турнули бы нас с тобой, Власинька! Ну, пошли, благословясь…

В просторном вестибюле первого этажа было не менее людно и суетно, чем на улице. Посыльные и курьеры продирались сквозь толпу, сопровождая движение хриплыми возгласами «Виноват-с!», «Дорогу, дядя!», «Прощенья просим, сударь…». Вдоль стены по правую руку, до самой лестницы, тянулся высокий прилавок, отгороженный от посетителей деревянным барьером. За этой загородкой молодые люди конторского обличья, через одного в черных парусиновых фартуках и нарукавниках, сортировали выстроившихся вдоль барьера посетителей, принимали от них какие-то пакеты и конверты, выдавали квитанции, разъясняли, как пройти туда-то и туда-то.

Еще раз мелко перекрестившись, женщина решительно потащила мальчишку к барьеру, поправила накинутый на плечи платок с узелком на груди и через непродолжительное время добилась торопливого внимания со стороны одного из конторщиков. Тот мгновенно оценил непритязательную одежонку посетительницы:

– Тебе чего, матушка? Говори скорей, не видишь – бедлам тут у нас! Ну? За вспомоществованием, что ли?

– Ага, то исть, не за энтим, господин хороший, – зачастила она. – Муж мой, покойник, работал в типографии вашей, наборщиком. Курносов Никодим, слыхал, поди?

– Не слыхал, мать! – нервно помотал головой конторский. – В сытинской типографии одной, тутошней, больше тыщи таких курносовых. Ты дело говори! Жалование за мужа получать пришла? Пьющий он у тя?

– Како жалованье, Христос с тобой? С полгода как помер кормилец-то мой. Сыночка евойного хочу пристроить сюды посыльным, Власа. Совсем от рук отбился, цельными днями по крышам голубей гоняить… А так хоть копейку живую в дом понесет. Потому как и отец евойный тут пятнадцать годочков без малого отработал, в наборном цеху. Глядишь, и Влас мой ремеслу доброму выучится.

– Погоди, мать! Толком говори – в газетную редакцию тебе али в типографию? Если в типографию – тогда в первый этаж иди, налево, мастера спросишь. Если в «Русское слово», то в третий этаж, мать. Там присутствие редакционного заведывающего…

«Мать» что-то попыталась объяснить дополнительно, но конторский уже передвинулся к следующему посетителю. Делать было нечего, и женщина направилась к лестнице, под которой темнела широченная дверь с табличкой «Типография газеты “Русское слово”. Товарищество И. Д. Сытина». Сунулась было в дверь, но моментально оробела от грохота и лязга огромных черных машин. Машины со свистом крутили огромные бумажные рулоны, хлопали какими-то решетками.

– Па-а-сторони-и-ись! – рявкнули над ухом, и посетители едва успели отскочить в сторону, оберегая ноги от тяжеленного бумажного рулона, который катили по полу двое перепачканных черной краской парнишек.

В застекленном закутке у входа с заваленным бумагами конторским столом и распахнутым настежь шкапом, также доверху набитым разнокалиберными бумагами, никого не было. А другая такая же будочка виднелась аж в самом конце неширокого прохода между страшными машинами по одну сторону и железными верстаками с другой. У верстаков тоже кипела работа, доносились выкрики чумазых от типографской краски людей. Вдоль верстаков бегали мальчишки, держащие в руках длинные полосы бумаги. Такие же полосы держали и солидные господа в сюртуках, пристроившиеся у широких подоконников цеха – те не бегали, а, согнувшись, что-то черкали там карандашами.

– Воистину бедлам, – поджала губы женщина. – Пошли, сынок, в третий етаж! Может, хоть там поспокойней будет…

На этаже, целиком занимаемом газетной редакцией, и вправду было потише. В просторном вестибюле у входа, заставленном пустыми столами, диванами и стульями сидели и стояли небольшими группами и по одному с десяток приличных господ разного возраста. Они курили, спорили, оживленно переговаривались. У многих в руках были такие же странные бумажные исчерканные полосы. Вдоль всего этажа уходил в глубину широкий коридор с двумя рядами дверей по обе стороны, у некоторых из них стояли неподвижные фигуры сторожей в фуражках с кокардами. Такая же фигура, охранявшая начало коридора, двинулась наперерез женщине с мальчишкой, небрежно прикоснулась пальцем к козырьку фуражки.

– Слуш-ш-шаю?

– Мне б в присутствие господина заведывающего, – заторопилась женщина.

Она снова пустилась в пространный рассказ о покойнике-муже, об оставшихся сиротах. Не дослушав, фигура отступила в сторону, пояснила:

– Ежели насчет места, то канцелярия господина заведывающего редакцией под вторым нумером, направо…

В длинной комнате с множеством столов, где писали и щелкали счетами дюжины полторы конторских в белых сорочках с нарукавниками, снова пришлось рассказывать о муже, о старшеньком Власе и настоятельной необходимости носить в дом живую копейку. Двое конторских, не дослушав, попытались спровадить посетительницу на Хитровку, в Морозовскую биржу труда. Однако вдова упорствовала, и уходить не желала. Тогда ей было велено выйти в коридор и там дожидаться какого-то Петра Степаныча. Женщина заняла позицию у дверей присутствия и принялась терпеливо ждать.

Мальчишке, понятное дело, скучное стояние скоро прискучило. И он постепенно, шажок за шажком, стал отодвигаться от матери в сторону вестибюля, где приметил нескольких подростков своего возраста, гордо щеголявших в картузах с надписью «Русское слово». Мать пробовала негромко шипеть на сорванца, делать ему страшные глаза, однако, видя, что на мальчишек никто не обращает внимания, успокоилась.