Вячеслав Каликинский - Агасфер. В полном отрыве

– Да ведь я в банке ссуду на покупку оборудования типографского просил. Может, пронесет Господь?

– Ладно, Иван Дмитриевич, будем, как говорится, надеяться на лучшее! С телеграммами через своего человека в Лондоне вы хорошо придумали. Ну а возникнет тут чрезвычайная ситуация – не постесняйтесь меня в известность поставить! Адресок я вам оставлю, с условным текстом тоже что-нибудь придумаем. Ну а засим – честь имею, как говорят! У вас дела, и у нас не без них! Мы в Москве денька на два, полагаю, задержимся – Бог даст, свидимся! А сейчас вы первый идите. А мы погодим чуток…

Когда Сытин, откланявшись, вышел из ресторации, Лавров многозначительно поглядел на своего спутника. Тот кивнул, легко поднявшись, махнул прямо через невысокие перила веранды и перебежал на другую сторону улицы. Выждав несколько минут, Лавров потребовал у официанта счет и не спеша направился по Тверской в сторону Манежной площади. Миновав недавно открытый магазин Елисеева и Погреба российских и иностранных вин, в Филипповской булочной он, не удержавшись от соблазнительного хлебного духа, купил пару свежайших калачей и вскоре оказался у гостиницы «Лоскутная». Остановившись недалеко от входа, вскоре Лавров дождался и своего спутника. Вручив ему один из калачей, Лавров вопросительно поднял брови.

Медников, слегка запыхавшийся, без оглядки на прохожих немедленно впился в калач крепкими зубами и, только проглотив первый кусок, заговорил:

– Все верно, Владимир Николаевич: «хвост» за Сытиным был. И за вами, между прочим, тоже: извольте обратить внимание на господинчика в клетчатой разлетайке, на той стороне улицу.

Лавров поглядел через плечо старого сыщика, заметил разлетайку, еле заметно кивнул:

– Из старых знакомых?

Медников, занятый калачом, отрицательно потряс головой.

– Не припомню. Должно, из новеньких… Ну, что будем делать?

– А ничего! Пойдем в гостиницу. И так швейцар, видать, в толк взять не может: чего это постояльцы на улице топчутся и хлеб жуют…

– А с этим, клетчатым, как?

– Пусть потопчется возле «Лоскутной»: жалованье отрабатывать надо.

Степан разгладил скомканную бумажку обеими ладонями, поднял на кабатчика пустой тяжелый взгляд. Тот, хоть и не чувствовал за собой никакой вины, невольно опустил глаза.

– Щербатый… Кто таков этот Щербатый? Не припомню…

– Наш, наш человечек! – заторопился кабатчик. – «Углы вертит» на вокзалах [29], весной в арестный дом попал по приговору, к Рождеству выйти должон вроде…

– Чудно… Откель же он знает про господина литератора и его заказ Крохе-Матехе, ежели с весны на нарах «парится»? И как догадался мне маляву [30]прислать?

– Маляву какой-то «дядя сарай» [31] «Дядя сарай» – так профессиональные преступники пренебрежительно именуют случайно попавшего за решетку человека. тамбовский притаранил, он сегодня с того арестного дома «прихрял», – кабатчик показал глазами на дальний стол, где сгорбился за тарелкой суточных щей и полуштофом разведенной водки гонец из арестного дома.

Степан на гонца оглядываться не стал – чести много! Постучал сплющенными на кончиках пальцами по записке.

– А кто такие военные «лягаши» [32] «Лягавыми», «лягашами» в блатном мире называют сыщиков. ? Чудны дела твои, Господи… Никогда не слыхал! А ты, Никодим?

Кабатчик виновато развел руками:

– А хрен их знает, Степушка! Может, по случаю войны с япошками завели таковских власти наши в войсках? Не, не знаю, врать не стану!

Помолчав, Никодим осторожно спросил:

– А что Щербатый про энтих военных «лягашей» баит?

– Баит, что последняя облава на Хитровке было по-ихнему, военному указу. И что Кроху-Матеху оне же, «лягаши» военные, в город Петербург увезли, до смерти замучили и выпытали у него про последний заказ, что я его сделать просил. Для господина литератора Дорошевича. И что нынче энти военные «лягаши» снова в Златоглавую наехали, вынюхивают опять что-то. И что жительство имеют в «Лоскутной». Про старшого ихнего ничего не известно, а в помощниках у него «беспоповец». Помнишь такого?

– Медникова, начальника летучего отряда? Чтоб он сдох? А как же! – сплюнул Степан. – Годов этак несколько сгинул куда-то из Белокаменной – эвон где вынырнул, паскуда! В военных «лягашах»…

Мужчина помолчали, думая каждый о своем.

– Чудно все-таки, – повторил Степан. – Одно скажу: убогого Матеху жалко! И «подмастерье» из хороших был, руки золотые! Вот что, Никодим: пошли-ка ты в «Лоскутную» пару человечков посмекалистее… Пусть понюхают вокруг, разузнают про энтих «лягашей»…

– Я уж думал! Пошлю туда Сашку Жениха, да девку, почище ему в напарницы определю. Только, Степушка, послушай меня, дурака старого: оне хоть и военные, а все одно «лягаши»! Как бы худа не вышло, Степушка! Обычные сыскные за своего из блатных души вынимают! А про военных мы и не знаем ничего!

– Не брызгай кипятком, Никодим! Я ведь и не решил пока ничего – поразнюхать посылаю! А там поглядим…

– И то верно! А с «дядей сараем», что маляву припер как поступить?

– Пригрей пока. На пару дней угол дай… Вот разузнаем все – и с ним решим. Или наградим по-нашенски, или – перо в бок!

– Сделаю, Степушка! Все сделаю! А сам-то покушать не желаешь? Говядинка свежая отварная есть, рыжиков кадушку новую утресь только открыл: не грибы, а сказка лесная! – Никодим уже суетился у шкапа, дочиста тарелку протирал, угощенье накладывал.

– Не хочу пока, Никодим! Убогому вон тому отдай – пусть раба Божьего Матеху помянет!

Никодим так и замер обиженно: все жилочки с хрящиками из мяса вырезал, грибы отобрал – один к одному. А он – убогому отдай… Много их тут, убогих, на всех не напасешься!

Однако перечить не посмел: не любил Степан, чтобы даже в малости ему перечили. Шагнул кабатчик в угол, где нищеброд притулился, сунул ему тарелку:

– На! Помяни раба Божьего Матеху! – И тише, чтобы задумавшийся Степан не услыхал, добавил-прошипел: – Посудину не вздумай упереть, ирод!

«Ирод» обрадовался, замычал что-то невразумительное, тарелку ухватил обеими руками – черными-пречерными, зачавкал жадно. Мигом тарелку очистил, свернулся в клубочек и заснул тут же на лавке – от сытости, должно. Никодим тарелку прибрал и потерял к убогому весь интерес.

А «ирод», полежав еще немного, встал потихоньку и по стенке, по стенке к выходу из кабака пополз. На улице очутившись, быстрее заковылял. За один угол завернул, за второй – совсем распрямился, быстро пошел. Одежку верхнюю вонючую скинул, у колонки руки вымыл, лицо ополоснул, еще через квартал по-особому свистнул, извозчика своего подзывая. Оглянулся, нырнул в экипаж и велел:

– Давай в охранное прямо! Живо!

Извозчик службу знал, подвез «ирода» к черному крыльцу, чтобы не пугать сторожей. Тот из экипажа выскочил, своим ключом дверь открыл, и первым делом – в душ. Вымылся дочиста, тряпье маскировочное ногой в угол запнул, оделся в чистое и превратился в сыскного агента 2-го разряда Маркова. И решил он, прежде чем докладную начальству писать, Медникова упредить: помнил добро человек! Помнил и то, что от верной пули бандитской «старовер и беспоповец» его в свое время спас.