К Сэнсом - Стенание [другой перевод]

— Доброе утро, молодой человек, — поприветствовал я его. — Как твои дела?

— Хорошо, сэр.

— Наверное, скучаешь по Саймону?

— Да, сэр. — Парнишка потупился, передвигая ногой камешек на земле. — Но ничего, я справляюсь.

— Ты хорошо справляешься, — поощрил я его. — Но, возможно, пора поговорить и о твоем обучении ремеслу. Ты задумывался, чем хотел бы заниматься в будущем?

Слуга уставился на меня, и внезапно в его карих глазах вспыхнула тревога.

— Нет, сэр… Я… я предпочел бы остаться здесь. — Он отвел глаза и теперь смотрел на мостовую.

Тимоти всегда был тихоней, в нем не было уверенности Саймона, и я понял, что перспектива выхода в большой мир пугает его.

— Что ж, — успокоил я своего подопечного, — торопиться некуда. — (Мальчик как будто воспринял это с облегчением.) — А теперь мне пора. — Я вздохнул. — Дела.

Я проехал через ворота Темпл-Бар и свернул на Гиффорд-стрит, которая вела к Смитфилдской площади. Многие направлялись в ту сторону по пыльной дороге: некоторые верхом, большинство пешком, богатые и бедные, мужчины и женщины… Я даже заметил нескольких детей. Часть людей, особенно те, кто были одеты в темные одежды, которые предпочитали радикалы, шли с серьезным видом, другие демонстрировали безразличие, а у третьих на лицах читалось предвкушение, словно бы они направлялись на некое увеселительное мероприятие. Я надел под черную шляпу свою белую сержантскую шапочку и уже начал потеть от жары. К тому же я с раздражением вспомнил, что во второй половине дня у меня назначена встреча с самой трудной моей клиенткой, миссис Изабель Слэннинг, чье дело — спор с братом о наследстве, доставшемся им от матери, — было наиболее глупым и затратным из всех, с какими я когда-либо сталкивался.

Я обогнал двух молодых подмастерьев в синих камзолах и шапках.

— Зачем устраивать это в полдень? — ворчал один из них. — Там ведь даже тени никакой не будет.

— Не знаю. Наверное, есть какое-то правило. Жарче для доброй госпожи Аскью. Она нагреет себе задницу до исхода дня, — посмеивался второй.

На Смитфилдской площади уже собралась толпа. Открытое пространство, где дважды в неделю продавали коров и быков, было заполнено народом. Все смотрели на огороженное место в центре, которое охраняли солдаты в железных шлемах и белых плащах с крестом святого Георгия. В руках они держали алебарды, и вид у них был суровый: в случае какого-либо протеста солдаты были готовы решительно расправиться с мятежниками. Я с грустью посмотрел на них, невольно вспомнив о своих погибших друзьях-лучниках: я и сам чуть-чуть не отправился на тот свет, когда огромный корабль «Мэри Роуз», готовившийся отразить вторжение французов, трагически затонул в Соленте. А ведь прошел уже год, подумалось мне, почти день в день. В минувшем месяце стало известно, что война практически закончена, — переговоры с Францией и Шотландией были почти завершены, и осталось лишь уладить несколько формальностей. Вспомнив, как падали в воду молодые солдаты, я закрыл глаза. Для них мир настал слишком поздно.

Поскольку я сидел верхом, то обзор был очень хороший, даже лучше, чем мне хотелось бы. Я оказался рядом с ограждением, потому что толпа напирала и толкала всадников вперед. В центре огороженного пространства виднелись три дубовых столба семи футов высотой, вбитые в пыльную землю. У каждого сбоку было металлическое кольцо, через которое лондонские констебли продевали железные цепи. Они повесили на эти цепи замки и проверили, работают ли ключи. Все делалось спокойно и деловито. Чуть в стороне другие констебли стояли вокруг огромной кучи хвороста — увесистых вязанок из тонких веток. Я был рад, что нынче выдалась сухая погода, так как слышал, что если дрова сырые, то огонь разгорается дольше и мучения жертв ужасно затягиваются. Напротив столбов высилась окрашенная в белый цвет деревянная кафедра. Перед сожжением непременно полагается проповедь — последний призыв к еретикам раскаяться. Читать ее должен был Николас Шекстон, бывший епископ Солсберийский, радикальный реформатор, приговоренный к сожжению вместе с другими, но публично отрекшийся от своих заблуждений ради спасения собственной жизни.

На восточной стороне площади, за рядом изящных, ярко раскрашенных новых домов, я увидел высокую старинную колокольню церкви Святого Варфоломея. Когда семь лет назад монастырь был ликвидирован, его земли перешли к члену Тайного совета сэру Ричарду Ричу, который и построил эти новые здания. Сейчас к их окнам припало множество зрителей. Перед монастырской сторожкой был воздвигнут высокий деревянный помост с навесом, выкрашенным в зеленый и белый — цвета правящей королевской династии, а на длинную скамью уложили яркие толстые подушки. Отсюда лорд-мэр и члены Тайного совета будут наблюдать за сожжением. Среди верховых в толпе я узнал многих городских чиновников и кивнул тем, с кем был знаком лично. Чуть поодаль собралась группа людей среднего возраста: они смотрели на происходящее серьезно и встревоженно. Услышав несколько слов на иностранном языке, я понял, что это фламандские купцы.

Вокруг меня стоял гул голосов, а также резкая вонь лондонской толпы, какая бывает жарким летом.

Люди оживленно переговаривались:

— Говорят, Энн Аскью пытали на дыбе, пока не порвались сухожилия на руках и ногах…

— По правилам никого нельзя пытать после вынесения приговора…

— И Джона Лэсселса тоже сожгут. Это он в свое время донес королю о флирте Екатерины Говард… [5] Екатерина Говард (1523–1542) — пятая жена Генриха VIII, казненная по обвинению в супружеской измене.

— Я слыхал, Екатерина Парр тоже попала в беду. Ох, как бы в скором времени наш король не завел себе седьмую жену…

— А их отпустят, если они отрекутся от своей веры и раскаются?..

— Поздно…

Рядом с навесом возникло какое-то движение, и все головы повернулись к группе людей в шелковых камзолах и шапках. У многих из них на шее были золотые цепи. Они вышли из здания у ворот в сопровождении солдат и медленно поднялись на помост. Потом перед ними выстроились солдаты, и пришедшие сели длинным рядом, поправляя свои шапки и цепи и глядя на толпу оценивающим суровым взглядом. Многих из них я узнал: там были лондонский мэр Боуз в красных одеждах и герцог Норфолк, постаревший и похудевший за шесть лет, что прошли с тех пор, как мы с ним виделись в последний раз, — его надменное суровое лицо выражало высокомерие. Рядом с герцогом сидел священнослужитель в белой шелковой сутане и черном стихаре поверх нее. Его я не знал, но догадался, что этот коренастый смуглый человек лет шестидесяти, с напоминающим клюв носом и большими темными глазами, которые то и дело обегали толпу, должно быть, и есть епископ Гардинер. Он наклонился и что-то тихо сказал герцогу Норфолку, а тот в ответ кивнул и сардонически улыбнулся. Многие говорили, что эти двое, будь их воля, вернули бы Англию в лоно Рима.