Денис Попов - Точка слома

Павлюшин достал из кармана своего окровавленного пальто две баночки с отрубленными кистями и поставил их на нижнюю полку шкафчика, в кампанию уже почти десятка таких же.

Было темно, ибо керосинка освещала все довольно-таки слабо, и милиционер не сумел досконально разглядеть, что же скрывает этот шкаф. Но, увидев человеческие кисти, плавающие в какой-то жидкости, он закричал что есть мочи от ужаса.

«Чего орешь, тварь. Мог бы, целиком вас, уродов, туда сувал и вилкой колол» – с усмешкой сказал душегуб, ставя на пол топор. Милиционер попытался сбить его с ног, но Павлюшин, успевший схватиться за скрипучий стол, устоял. Ненависти его не было предела – пустая водочная бутылка полетела в обезумевшее от страха лицо милиционера, но тот увернулся.

Павлюшин схватил бравого «мента», снова избил, а затем начался сущий ад.

Так как барак этот строился второпях в 43-м году для мобилизованных рабочих, то получился он очень простым, плохо сложенным и не особо удобным для жизнедеятельности. После войны его уже хотели разобрать, но тут возникла надобность где-то селить работников подсобного хозяйства ОРСа, и поэтому барак оставили, а поселили в него только прибывших с бывших оккупированных территорий людей. Сравнительно недавно их переселили в новые бараки, а руководство завода разрешило Павлюшину остаться в этом мерзком здании до того, пока он не будет разобран. После увольнения его должны были бы выселить, но, видимо, из-за соцсоревнования и жажды перевыполнения плана, забыли, и он так и продолжал вести свое скудное существование тут.

Одной из черт этого незамысловатого жилья было то, что пололок не был прибит к стропилам – огромные балки так и парили в воздухе, держа крышу. Поэтому Павлюшин перекинул непонятно откуда взявшуюся в этом свинарнике веревку через одно из стропил, закрепил ее, поставил уже еле дышавшего милиционера с сорванным с него кителем и шинелью на ноги, привязав к этой, по сути, петле, а ноги связал все тем же обрубком портупеи.

Пока милиционер дергался, пытаясь выбраться из ловушки, Павлюшин принялся шарить по его карманам. Достал бумажник, сразу положил его в карман (бедность и полное безденежье сказывались даже на его поведении), потом оттуда же достал милицейское удостоверение и почти вслух прочитал: «ефрейтор Родион Михайлов, 1927 года рождения». Удостоверение он кинул в топку буржуйки, туда же кинул еще какой-то пропуск, шинель с шарфом запихал под свою провонявшею мочой кровать, а китель бросил под стул к телогрейке.

«Зачем вы это делаете?» – выковыривая языком выбитый зуб спросил ефрейтор.

-Вокруг одно дерьмо. Невыносимо, ужасно. Словно одни бесы… твое мать, гребаные руки, не могу уже, они постоянно трясутся. Чертов барак, холодно, да еще и она приходит, сука, сколько не зарубай, все равно очухается, тварь, да и зима еще скоро будет, да что уж, сейчас началась, и вообще, везде одно дерьмо, не могу на вас смотреть, чертовы уроды, мрази, ублюдки, как вас только земля носит, мог бы, всех вас перерубил, а еще лучше бы отравил. Во, пустить по трубам вместо воды какой-нибудь яд течет, чтоб все в округе себе глаза сожгли и желудки, и ползали, и корчились, а я ходил и всех их топором рубил.

Такой весьма непонятный поток сознания длился еще минуты две. Ефрейтор слушал это, уже чувствуя, как его руки немеют, и понимал, что все, это конец – выйти отсюда живым он не сможет. Конечно, ефрейтор до этого ни разу в жизни не встречал сумасшедших, но по этому человеку было сразу видно, что он не здоров. Из всего потока сознания Павлюшина ефрейтор сумел понять лишь одно: душегуб то ли ненавидит всех людей, то ли только милиционеров… хотя, в это время ефрейтор туго соображал и говорил – куча побоев давала о себе знать.

Ночь эта выдалась ужасной для всех. Еще часа два Павлюшин бил висящего на веревках ефрейтора, качал его из стороны в сторону, жег разрезанную плоть спичками и по-другому издевался. Ефрейтор пытался с ним говорить, но Павлюшин словно ничего не слышал – лишь изредка он мотал головой и говорил что-то бессвязное непонятно кому. Иногда он падал на пол и корчился в судорогах – в это время ефрейтор так надеялся на то, что этот изувер умрет. Однако минут через пять он опять поднимался, сносил со стола стоящие пустые бутылки и опять принимался бить, резать и жечь милиционера.

Двум постовым, идущим по улице, ставшей местом преступления, тоже стало не по себе, когда они приблизились к дому, испускающему свет, оттуда выскочила маленькая девочка в одном платьице. Ее синие от холода ноги увязали в снегу, а маленькие ручки были в крови. Когда они увидела двух милиционеров, то вскрикнула и бросилась бежать, но, сделав шага три, упала в снег, пока патрульные не взяли ее на ручки, несмотря на ее вскрикивания и сильную дрожь, занеся в дом. Поступили они умно: один постовой остался успокаивать и греть девочку на кухне, а второй рванул в отделение.

Однако там уже был переполох: постовой Родин пять минут назад сообщил о нахождении трупа патрульного.

Все это происходило около четырех утра. Соседи убитых родителей девочки и жильцы домов, прилегающих к оцепленному месту нахождения трупа патрульного, сбегались на непроходимый забор сонных мужчин в теплых синих шинелях. Холод, мрак и падающий снег не смущал людей – они жаждали увидеть новую жертву загадочного изувера и узнать, не поймали ли его в этот раз.

Не поймали…

Вскоре девочку забрали в больницу. Пока постовой сидел с ней, она не произнесла ни одного звука – таким сильным был ее шок, ее ужас, так сильно она была испугана. Врачи вкололи ей какое-то успокоительное, завели в карету скорой помощи и повезли в райбольницу – часа через четыре, по словам сонного медика, ужаснувшегося виду трупов в комнате, девочку уже можно было забирать для опроса.

Тем временем Горенштейн с Летовым помчались к месту нахождения трупа патрульного. Скрябин, прибежавший на место преступления первым – благо жил он рядом, уже успел выяснить две немаловажных детали. В шинели убитого он нашел удостоверение старшего сержанта Лобного Семена Парфеновича. Лицо было сильно изуродовано: череп разошелся по швам, но цвет волос и характерная деформация ногтя была такой же, как и у Лобного. Скрябин сразу же послал в отделение человека, который быстро выяснил, что в эту ночь Лобный ушел на патрулирование Первомайки с ефрейтором Михайловым. На большом удалении от трупа была небольшая лужа крови, а под свежим снегом внимательный ефрейтор Скрябин раскопал капельки крови, которые тянулись вдаль по дороге к дому убитых семьянинов. К приезду Летова версия уже была готова: сержанта душегуб убил, а ефрейтора забрал с собой.

Летов сразу же приказал отправить Скрябина с еще двумя испуганными патрульными по дороге к дому, а от дома идти вдоль улицы, заходя во все закоулки, вооружиться железнодорожными фонарями и искать хотя какие-нибудь улики – быть может, они смогут привести прямо в логово убийцы.