Иван Погонин - Тайна Святой Эльжбеты

— У, жидюга, взъерепенился!

— Отставить! — крикнул Тараканов. Затем обратился к инспектору: — Адрес ее жительства скажите нам, пожалуйста.

Инспектор нехотя назвал адрес.

Из разговора с дворником дома Лейвер Тараканов узнал, что учительница с квартиры съехала — жалованье ей платить перестали, и она подалась к матери. Начальнику сыскного повезло — дворник служил в этом доме давно, жильцов знал прекрасно, поэтому смог назвать деревню, из которой происходила госпожа Лейвер.

— В Новый Крапивник она подалась.

У исправника Тараканов изучил карту уезда — деревня учительницы находилась примерно в двадцати верстах от города, и в двадцати же верстах от линии фронта.

— Может, не поедете? — Владимиров посмотрел на коллежского секретаря.

— Поеду.

— Троих стражников дам, больше не могу. Возьмите винтовку.

— Спасибо, не надо. Револьвер у меня есть, а из винтовки я и стрелять не умею.

Из Дрогобыча выехали в половине первого. Прохоров сел в сани за кучера, двое других стражников скакали впереди, верхом. В Новый Крапивник приехали в три часа. Дом учительницы нашли быстро.

Мина Лейвер оказалась очкастой дурнушкой. Жила она вдвоем с матерью в маленькой и жутко грязной хате.

Увидев на пороге дома русского полицейского, Мина сначала недоумевающе посмотрела на Тараканова, а потом всплеснула руками и села на стул.

— Что с Касей?

— Ее убили, — огорошил учительницу коллежский секретарь.

Успокаивали девушку долго — минут тридцать, но в себя она так до конца и не пришла — постоянно прерывала разговор рыданиями.

— Ох, говорила я ей, говорила — большой город до добра не доведет. Но уж очень Kace в Лемберге нравилось — и магазины там шикарные, и кафе, и театр. Она все силы приложила, чтобы в городе остаться — занималась днями и ночами, зубрила до потери сознания и стала-таки первой ученицей. А первые пять девочек получали право выбора места дальнейшей службы. Кася львовскую школу и выбрала. А мне пришлось вернуться в Дрогобыч.

— Скажите, вы с ней переписывались?

— Конечно! Она мне каждую неделю письмо писала, и я ей.

— А о своих приятелях мужского пола она вам не рассказывала? Я не из праздного любопытства спрашиваю, поверьте!

— Если бы Катерина была жива, я бы на этот вопрос вам ни за что не ответила. А сейчас скажу. Был у нее друг. Она с ним на новый тысяча девятьсот четырнадцатый год познакомилась. У них в школе новогодний бал был, там они и сошлись.

— А кто таков, не знаете?

— Она девушка скрытная была, много не рассказывала. Знаю лишь, что парень был ее помоложе. Зовут его Ян, Янек. Вот, пожалуй, и все.

— А где он жил, из какой семьи происходит, она вам не писала? Припомните, пожалуйста, меня любые сведения о нем интересуют, даже самые, на ваш взгляд, незначительные.

Мина задумалась.

— Жил он где-то на Верхнем Лычакове, недалеко от нашей семинарии. Там такая история романтическая. Он, оказывается, Касю давно заприметил, еще тогда, когда она в семинарии училась. А подойти не решался. Год с силами собирался и только на балу посмел.

— Интересно. Ну а чем он занимался? С кем проживал? Кто у него папаша? Не писала об этом Кася?

— Нет, не писала. Хотя…. Подождите!

Мина вскочила со стула, кинулась в комнату и через несколько минут прибежала оттуда с пачкой писем.

— Сейчас, сейчас. — Она быстро перебирала пачку. — Вот! Нашла.

Пани Лейвер развернула одно из писем и начала его читать вслух:

«Дорогая Мина!» Так, дальше личное… Вот! «Насколько всем хорош мой Янек, настолько отвратителен его папаша, с которым я «имела честь» сегодня познакомиться. Он даже не поздоровался с Янеком, а меня этот напыщенный чинуша окатил такой волной презрения, что, будь я собой прошлогодней, я бы от стыда под землю провалилась. А сейчас ничего, только улыбнулась. Впрочем, чего взять со старого сальтисона!»

— Ничего не понял, — сказал Тараканов. — Что за «сальтисон»?

— Сальтисон — это польское блюдо, что-то вроде колбасы.

— То есть папа у Янека — колбасник?

— Нет, полицейский. Сальтисонами у нас зовут офицеров полиции.

Когда выехали за околицу села, уже стемнело. Тараканов полулежал в санях, вспоминал и размышлял.

«Янек — сын полицейского офицера. Живет в Лычаковке, там, где комиссарил Хмелевский. Получается, что папаша Янека служил в Лычаковской части, ведь не стал бы полицейский из другого участка там селиться — неудобно. Интересно, сколько классных чинов было в подчинении пана Хмелевского? Я думаю, что как у нас — человека два-три, не больше. Ну, может, пяток. И наверняка сын Янек был только у одного, ну максимум у двух из них. Приеду домой, спрошу Хмелевского и раскрою убийство. Стоп…»

Додумать Тараканов не успел. Ночь пронзили вспышки выстрелов. Оба стражника упали с коней. Прохоров подобрал вожжи и огрел лошадь кнутом: «Пошла, пошла, родимая!» Тараканов вытащил из-за пазухи револьвер и беспомощно крутил им из стороны в сторону, пытаясь разглядеть что-нибудь в окружавшем дорогу темном лесу. Оттуда последовал еще один залп. Прохоров упал на Тараканова, лошадь захрипела и повалилась на снег. Коллежский секретарь выскочил из саней и бросился было в лес, но тут же получил удар прикладом между лопаток, свалился и сразу же почувствовал на своем затылке тяжесть винтовочного ствола.

— Не дергайтесь, ваше благородие, а то я прострелю вам голову, — обратился к нему на русском языке с едва уловимым акцентом знакомый мужской голос.

В хате было жарко натоплено. Хмелевский, попыхивая длинной трубкой, сидел за столом и смотрел на Тараканова. Тот примостился на табурете у печки. Руки коллежского секретаря были скованы наручниками за спиной.

— Скажите честно, Осип Григорьевич, догадались вы, что это я девчонку и Мощинского убил, или нет?

— Начал догадываться, но до конца уверен не был. Но я знал, как проверить свою догадку.

— И как же?

— Хотел узнать, есть ли у вас сын и не зовут ли его Янек.

— Вы неплохой сыщик, Осип Григорьевич. Но и я не лаптем щи хлебаю. Правильно я употребил эту поговорку?

— Правильно. Вы вообще прекрасно говорите по-нашему.

— Спасибо. Батюшка, царство ему небесное, выучил. Мой отец очень любил вашего Пушкина и всегда хотел, чтобы я мог читать его в оригинале.

— Ваш отец знал русский?

— Конечно. Большинство интеллигентных варшавян знает русский. Без него в столице моей родины жить тяжело. Чтобы поляку в Польше легче жилось, ему надо обязательно знать русский. Вы не находите это неправильным?

— Вы родом из Варшавы?

— Вот именно что родом. Меня увезли оттуда, когда мне было три года. Мы бежали после разгрома восстания. Отец все потерял: дом, ресторан, гостиницу, жену и старшего сына. Все! Ему было сорок пять лет, когда он приехал в Галицию. А из имущества — один я, дрожащий от страха и плачущий от голода. Вы представляете, как тяжело в одночасье превратиться из богатого человека и счастливого отца большой семьи в бесправного, нищего беглеца? Как тяжело все начинать с нуля в сорок пять лет?