Анастасия Логинова - Незнакомка с родинкой на щеке

Глядя на милое, со светлым взглядом, лицо Ксении Хаткевич, я размышляла – уж не связано ли то чрезвычайное волнение незнакомки как раз с будущим убийством? Что, если она знала о нем? И, допустим, пыталась предотвратить… Но при чем здесь Ильицкий? Отчего она обвиняла его во всех мыслимых грехах?

А как Женя побледнел, когда узнал о смерти молодой генеральши? Я прежде никогда не видела, чтобы он бледнел.

«Во что же ты ввязался, Женя?.. – мысленно спросила я у фотографии. – Уж лучше, ей‑богу, ты бы оставался в армии».

Кроме цветов, свечей и царственного портрета Ксении, на столике имелась еще одна фотокарточка – маленькая, узкая, явно отрезанная от общего снимка. На ней была изображена совсем юная девушка, лет шестнадцати, скромная и улыбчивая. Должно быть, горничная, погибшая вместе с хозяйкой. Та самая Акулина, которой нравились мужчины в военной форме.

Я малодушно отвела взгляд, не в силах это вынести. Не смогу больше, нет. К черту эти расследования. Надобно скорее ехать домой – Женя наверняка уже вернулся и… волнуется.

Решив так, я поспешила к двери, потянула за ручку и нос к носу столкнулась с высоким зеленоглазым брюнетом в форме полицейского чиновника, судя по нашивкам – весьма высокопоставленного. Слабо охнув, я отступила, будто уже сознаваясь, что сделала что‑то неподобающее. Случались в моей жизни события, после которых я ко всем полицейским отношусь с некоторой долей настороженности – если это, конечно, не Степан Егорович.

А брюнет, смерив меня взглядом, почтительно кивнул:

– Фустов. Надворный советник при канцелярии градоначальника Петербурга 12 12 В Санкт‑Петербурге и других крупных городах градоначальник (прежде обер‑полицмейстер) имел также функции начальника полиции города. . Доброго дня, сударыня.

Я скорее присела в книксене, сочтя за лучшее уткнуть глаза в пол. И молилась про себя, чтобы он не спросил моего имени.

– Как имею честь обратиться к вам, сударыня? – не замедлил поинтересоваться тот.

– Марья… Марья Ивановна.

И чертыхнулась мысленно: если уж врать, то следует говорить что‑то менее похожее на вранье. Поняв же, что следующим его вопросом будет причина, по которой я явилась в этот дом, я начала судорожно выдумывать, кем назваться. Гувернанткою? Так станет спрашивать, отчего я здесь, а не с детьми. Да и одета я до сих пор была в пальто и шляпку. Я взяла себя в руки и продолжила разговор сама, как могла спокойнее:

– Я, наверное, не должна здесь быть, но едва прочла в газетах… не могла усидеть на месте. Тотчас приехала. Я подруга Ксении Тарасовны, мы учились вместе.

Убрав руки за спину, я скорее стянула кольцо с безымянного пальца и надела на средний. С девицы и спросу всегда меньше.

– В Мариинке, стало быть, учились? Той, что на углу Невского и Троицкой улицы? – с воодушевлением уточнил Фустов.

– Именно. Разными годами, правда: Ксения несколько старше. Но мы посещали один и тот же… – я поискала глазами в просторной гостиной и наткнулась на дорогой немецкий рояль, – один и тот же класс по клавишным инструментам. Мы очень крепко дружили тогда…

Я осторожно посмотрела на Фустова: неужто поверил? Взгляд его был ясным, а лицо открытым и чистым. Даже красивым, если бы не жесткие складки поперек лба и не темные круги под глазами. Лет ему, надо полагать, тридцать с небольшим. Волосы грозили рассыпаться озорными кудрями, а потому от души были сдобрены помадою и зачесаны сколь возможно гладко. А из‑под жесткого ворота мундира виднелась кипенно‑белая сорочка. Кажется, шелковая. Любопытный полицейский.

Он понятливо кивал, выслушав меня до конца, а после указал рукою на софу:

– Вот что, Марья Ивановна. Теперь присядьте‑ка и скажите мне правду.

Сердце мое ухнуло: не поверил…

Любопытный полицейский по‑прежнему был предельно вежлив – только ясные зеленые глаза впились в меня столь цепко, что не подчиниться приказу не виделось мне возможным.

– Ксения Тарасовна всего четыре года как в Петербурге – училась она в Киеве, – спокойно пояснил Фустов.

Я кивнула, проглотив ком в горле:

– Хорошо, я сейчас все вам объясню… притворите дверь.

И, пока он выполнял требуемое, покорно прошла к софе. Только в последний миг ноги мои будто сами по себе прибавили шагу: я скоро пересекла комнату, толкнула вторую дверь за пыльной портьерой и тотчас захлопнула ее за собой. Прищемила край юбки – да и черт с ней. Фустов снаружи неистово тряс дверь и кричал что‑то, но я уже повернула ручку с хитрым английским замком. С силою дернула юбку, конечно, порвав ее, и для верности подперла ручку спинкою стула.

Нет, лезть в окно я не намеревалась.

Комнаты в доме на Миллионной, как и в прочих домах старой постройки, представляли собой анфиладу, потому я, не позволяя себе задумываться, бросилась в следующую залу. Дамы, что сидели там, всполошились и заохали. Новая дверь, новая комната. Короткий коридор. Я оказалась в столовой, где полицейские, поглядев на меня неодобрительно, кого‑то допрашивали. Я присела в книксене, не чувствуя ног, и, будто так и надо, резко свернула в кухню. Уже там подобрала оборванную юбку, сменила шаг на бег и, лавируя меж поварихами, кипящими кастрюлями и плюющимися жиром сковородками, пробиралась все дальше и дальше. Кухня генерала Хаткевича не чета нашей, здесь было где разгуляться.

– Стойте! Задержите ее кто‑нибудь! Остановитесь немедля! – кричали где‑то позади, но повара, занятые работой, не торопились набрасываться на беззащитную женщину.

Здесь должна быть черная лестница! Обязана быть! В нашей квартире на Малой Морской и то она была.

Если ее здесь не окажется, то я пропала…

Выход, словно свет в конце тоннеля, показался, когда я уже отчаялась его увидеть. Коридор, еще три двери по сторонам. Я в волнении толкнула первую попавшуюся – и оказалась во дворе дома на Миллионной.

Внутри, я не сомневалась, все уж были поставлены на уши относительно моего побега, но снаружи полицейские еще глядели на меня равнодушно, не подозревая, сколь опасная я преступница. Разумеется, я этим воспользовалась. На ходу поправила сбитую после бега шляпку и без суеты, но скоро и уверенно двинулась меж постройками. С любопытством оглядела карету с генеральскими гербами на дверцах – прямо среди двора хмурый кучер спокойно и со знанием дела чинил спицу на ее колесе. А я торопилась выйти к Дворцовой набережной, где наняла первого же попавшегося извозчика и без сожаления отсюда убралась…

– Кушать будете, Лидия Гавриловна? – застал меня дома обычный вопрос. – Курочка аккурат подоспела.

Я бросила на Никиту резкий взгляд и продолжила запирать дверь на все замки, всерьез опасаясь, что господин Фустов все‑таки до меня доберется.