Алан Гордон - Шут и император

Народ изобразил вялое ликование, ставшее более восторженным, когда стражники начали охаживать дубинками нерадивых молчунов. Вскоре послышался стук копыт, производимый кавалькадой лошадей, и приглушенный ропот: «Ну наконец-то дождались! Императрица подъезжает!»

Из-за угла вынеслась резвая четверка роскошных белых лошадей, везущих белую колесницу, затейливо украшенную золотом. Возничий был облачен в блестящий наряд из красной кожи, отделанный разномастными крашеными перьями, однако меч его выглядел очень внушительно, как, впрочем, и атлетически натренированные руки, способные с легкостью проткнуть этим оружием любого насмешника, осмелившегося усомниться в изысканности его вкуса. Я предпочел промолчать. Подождем более удобного случая.

Императрица Евфросиния вальяжно раскинулась на мягком сиденье, задрапированном алым шелком. Она ввела скандальный обычай появляться на людях без покрывала и теперь щеголяла перед народом своими еще вполне аппетитными прелестями. Ее золотое платье с длинными рукавами покрывала рельефная вышивка и неограненные самоцветы. На шее поблескивало несколько ниток глазурованных фаянсовых бус. Там же висело ожерелье, напоминавшее цепь, набранную из продырявленных золотых монет. Затейливую прическу скрывала корона в форме двухъярусной шапочки, увенчанной золотым крестиком и обрамленной с боков жемчужными нитями. Еще более яркие драгоценные камни отягощали ей уши, опоясывали талию и поблескивали на золотых туфельках. Принарядили даже сокола, сидевшего на ее левом запястье: его кожаный колпачок был инкрустирован драгоценными камешками.

Великолепный кортеж остановился перед статуей. Императрица прошептала что-то верховому советнику, сопровождавшему ее колесницу. Он кивнул, и она встала.

— Итак, ты надумал предать нас! — воскликнула она, обращаясь к статуе. — Тебе стало недостаточно собственной славы, и ты решил погубить своих потомков, чтобы она засверкала с новой силой. Не думаешь же ты, что мы допустим подобную измену? Но я дам тебе возможность спастись. Опусти ту руку, что приглашает к нам врагов с севера, и я оставлю тебя в покое.

Она приняла выжидательную позу, сложив на груди руки. Толпа безмолвствовала. Притихли даже лошади. Тишина была весьма впечатляющей.

— Очень хорошо, — наконец сказала Евфросиния. — Ты сам навлек на себя кару.

Она кивнула возничему, который послушно слез с колесницы и обнажил меч. Он поднял оружие над головой, и его карающий меч, сверкнув отраженным светом, обрушился на изменника. Провинившаяся рука статуи со звоном упала на землю.

Императрица повернулась к недоумевающей толпе.

— Так же будут наказаны все наши враги! — крикнула она. — Смерть грозит каждому, кто осмелится напасть на наш город!

— Да здравствует императрица, наша великодушная защитница и покровительница, — дружно заголосили стражники.

Народ начал вторить им, правда, с некоторой неуверенностью.

Евфросиния наслаждалась этим поддельным признанием. Возничий забрался на свое место, взял вожжи и уже собирался развернуть колесницу, как вдруг с какой-то крыши донесся резкий крик.

— Развратница! — орал кто-то. — Развратница! Развратница! Развратница!

Нарушителем спокойствия оказалась черная птица, которую кто-то, очевидно, выучил специально для такого случая. Многие в толпе начали смеяться, но быстро притихли при виде поднятых стражниками дубинок. Их угроза не выглядела слишком серьезной, поскольку многим гвардейцам тоже не удалось подавить улыбки.

Багрянец, окрасивший вдруг щеки императрицы, пробился даже сквозь густой слой румян. Она медленно сняла колпачок с головы сокола, что-то прошептала ему и развязала путы, стягивающие его лапки.

Сокол стрелой взмыл вверх. Пронзительный писк, кровавые брызги и перья, летящие с крыши, потом тишина. Испачканный кровью сокол вернулся и вновь спокойно уселся на протянутую руку своей хозяйки. Она поднесла его к себе и нежно поцеловала. На губах ее остались капли крови. Но вряд ли она заметила их. А возможно, ей это даже нравилось.

Колесница развернулась и укатила восвояси. Гвардейцы исчезли с такой же быстротой. Восстановился нормальный ход жизни.

— Интересно, где бы раздобыть такую говорящую птицу? — подумал я вслух. — Было бы забавно использовать ее во время представления.

— А я бы завел сокола, — заявил Клавдий. — Может, императрица и безумна, но ее безумие шикарно смотрится. Она всегда ведет себя подобным образом?

— Я не видел ее, когда заезжал сюда в прошлый раз, — сказал я. — Но такое поведение отлично согласуется с историями, которые мне рассказывали о ней.

— А я слышал, что именно она практически всем здесь заправляет, — вставил Клавдий.

— Бывают и такие времена, — согласился я. — Но ее положение неустойчиво: то она в фаворе, то в опале. Однажды императору доложили об одном из ее наиболее дерзких прелюбодеяний. Алексей побаивался открыто противостоять супруге, поэтому он велел схватить ее слуг и выпытать у них все подробности. Затем он приказал расчленить злосчастного любовника и послал Евфросинии мешок с его головой. А саму изменницу отправил в монастырь. Но, как видишь, она уже вернулась.

— И с тех пор дрожат городские статуи, — сказал Клавдий. — Ты не думаешь, что стоит попытаться предупредить императора через нее?

— Возможно, — сказал я. — Цинцифицес говорил, что супруги теперь редко общаются, но она наверняка заинтересована в том, чтобы Алексей подольше здравствовал. Ведь без него иссякнет источник и ее власти. Однако тут есть одна сложность.

— Какая же?

— Она не любит шутов-мужчин. Именно поэтому Талия играла здесь немаловажную роль.

Мы продолжили путь. Клавдий пребывал в задумчивости.

— Могу я предложить кое-что очевидное? — сказала Виола.

— Что же?

— Вопреки моему нынешнему облику я еще помню, что когда-то была женщиной. Почему бы мне не стать клоунессой императрицы?

— Ни в коем случае, ученик. Ты не готов.

Виола остановилась.

— А когда же я буду готова? — спросила она. — Уже много месяцев ты тренируешь и обучаешь меня. Но с тех пор, как мы приехали в этот город, ты даже не разрешаешь мне участвовать в выступлениях.

— Сейчас нам необходимо, чтобы ты подстраховывал меня. А что до многомесячного обучения, то в гильдии оно заняло бы у тебя много лет.

— Потому что туда набирают детей, — возразила она. — Я ведь не ребенок, Фесте. И заслуживаю хоть какого-то доверия за все, что успела сделать в жизни.

— Ты не готова, — упорствовал я. — И я вовсе не намерен посылать новичка в львиное логово. Особенно если это моя жена.

— Ты стараешься защитить меня.

— Мы защищаем друг друга.

Дальше мы шли в молчании. И наше молчание в тот момент явно нельзя было назвать дружелюбным.