Дороти Иден - Тайна Иерихонской розы

— Подождите! Подождите! — я услышала топот ног, кусты раздвинулись, и я увидела миссис Беатрис, спешащую к нам с фонарем.

Я снова закричала; она вытащила шест из груды мусора неподалеку и протянула его мне. Я схватилась за него, другой рукой пытаясь удержать Коррин, пока давление не стало слишком сильным. Теперь она пыталась вырваться, и я не могла ее больше держать. Руки миссис Беатрис быстро подняли меня и вытащили на землю. Я звала Коррин но имени, а она снова протянула шест; слезы катились по ее лицу, мышцы на руках работали, как стальные.

— Коррин! — я с трудом узнала голос миссис Беатрис. Я услышала быстро приближающиеся голоса и топот йог и попыталась встать, чтобы помочь миссис Беатрис, которая уже тянула шест обратно.

Это случилось очень быстро. Раздался громкий безумный смех, и Коррин с силой дернула шест, увлекая миссис Беатрис за собой в трясину. Голоса теперь были совсем рядом, где-то около ямы. Я уронила голову на руки и закрыла глаза.

— Все, их затянуло, — узнала я голос Сина.

Я начала плакать и не могла остановиться, пока окончательно не выбилась из сил. Через какое-то время сильные руки подняли меня и унесли. Я знала, что это был Джон; слышала, как он звал меня по имени и умолял прийти в себя. Я не могла открыть глаза. Ужас все еще не отпускал меня, лицо Коррин стояло у меня перед глазами: улыбающееся, счастливое, дружелюбное — лицо сестры; и в конце — искаженное ненавистью. Коррин… Бедная Коррин.

Еще долго я не могла ни с кем говорить. Хотелось на все закрыть глаза и вычеркнуть все, что случилось из своей памяти.

Я оставалась в таком подавленном настроении до тех пор, пока, через три дня, Джон не сказал мне, что Клэппи стало лучше и она хочет видеть меня.

Я приняла предложение миссис Марии помочь мне одеться и спустилась вниз. Клэппи, какая-то съежившаяся, но уже не такая бледная, тепло сжала мне руку, когда я подошла к ее кровати. Она попросила меня присесть и начала свой рассказ с того, что когда-то, когда я была совсем еще маленькой, она была моей няней.

— Ваш папа был хорошим человеком, — ее глаза увлажнились при воспоминании. — Его первая жена была хрупкой, болезненной женщиной. Ее звали Маргарет Уотер. Она умерла почти сразу же после того, как родилась Коррин. Вскоре мистер Сидни встретил вашу маму и они поженились. Миссис Беатрис была младше него и после того, как родились вы, она стала нервной и нетерпеливой. Она хотела давать приемы, хотела, чтобы дом все время был полон народу, а отцу это не нравилось. Никто не знает, как она познакомилась с Филиппом Мэтени, но как-то это произошло. Мистер Сидни об этом ничего не знал. А я знала.

Когда Филипп Мэтени собрался уезжать из Лондона, миссис Беатрис решила поехать с ним, — она грустно посмотрела на меня. — Не судите ее за это слишком строго, деточка. Она плохо поступила, но заплатила за это сполна. Ваша мать так любила Филиппа Мэтени, как никогда не любила вашего отца. Я в то время была вашей с Коррин няней. Миссис Беатрис решилась ехать, но только с вами. Она сказала мне однажды поздно вечером, чтобы я привела вас на корабль, на котором они отплывали. Сердце мое разрывалось, ведь я считала вас почти своей, так что в последнюю минуту я поехала с ними. Ошибку обнаружили, только когда мы уже были далеко в море: я привела вместо вас Коррин.

На меня нахлынула масса воспоминаний.

— Выходит, у меня была любящая старшая сестра, Клэппи, — сказала я. — Я помню мой день рождения, когда мне исполнилось шесть лет. Коррин разрешила мне спать на ее кровати, потому что она была ближе к окну.

Она кивнула.

— Моя ошибка изменила миссис Беатрис. Она все время себя вела так, будто ребенок был в чем-то перед нею виноват. Она все время напоминала Коррин, что она не ее мать, и что если бы не Коррин, то с ней был бы сейчас ее ребенок. Было ясно как день, что девочка начинает ненавидеть мать. Не знаю когда, но, наконец, и миссис Беатрис это заметила. Не думаю, что до этого она понимала, что делает. Она пыталась все изменить, но бедная маленькая Коррин… — ее голос погрустнел, — я сердцем чувствовала, что для нее уже было слишком поздно.

— Теперь для них обеих все слишком поздно, — сказала я, вставая. — Нам нужно будет постараться запомнить о них только хорошее.

Она слабо улыбнулась и задремала; я на цыпочках вышла из комнаты.

По моей матери и сестре на следующий день отслужили короткую панихиду в ближайшей церкви. Всем было сказано, что произошел несчастный случай и что трясина будет засыпана.

Я понимала, что должна бы горевать гораздо больше, чем я горевала на самом деле, но обстоятельства сложились так, что я просто чувствовала глубокую жалость к ним обеим.

Гораздо тяжелее это перенес Эмиль. Его горе было огромно, и я знала, что никогда не скажу ему о любви Коррин к Джону.

Через несколько дней после панихиды он отплыл во Францию, чтобы, может быть, найти какую-то цель в жизни.

В том, что случилось, были и хорошие стороны: Пити зажил новой жизнью. Син внимательно следил за его выздоровлением, и через год в организме Пити не осталось ни капли той отравы, которая разрушала его.

Мы с Джоном тоже не ленились в тот первый год, перестраивая Уайт-Холл. Мы помирились в тот же день, когда я поговорила с Клэппи, и нам не нужны были для этого слова. В глубине души я знала, что он был так жесток со мной только из-за любви ко мне, что еще больше согревало мне сердце.

Джон только что вошел в комнату, так что я откладываю свою большую кожаную тетрадь и отмечаю место, на котором закончила писать. Я еще не скоро снова за нее возьмусь.

— Ты рано проснулась сегодня, дорогая, — он наклонился, взял мое лицо в руки и поднял его.

Его поцелуй был полон любви и нежности. На минуту он отстранился, и его глаза заблестели — они теперь часто так блестят. — Рабочие говорят, что новое крыло будет готово к вечеру, даже уже с новой мебелью.

Вдруг он хитро улыбнулся и прижал меня к себе.

— Жена, если уж мне суждено стать отцом, давай-ка этим непосредственно и займемся.

белым домом

Иерихон