Валентин Лавров - Блуд на крови. Книга вторая

Толпа слушала, раскрыв рты. Городовой строго произнес:

— Ну а какое это отношение имеет к самоубийству?

Пятакова осадила его:

— Не запрягал, любезный, так и не нукай! Не глупее тебя. А отношение самое прямое. Вернулся домой покойный затемно. И очень сердитый! Ругается: «Ждал-ждал, а этот дядя так и не пришел! Поехал, дескать, по адресу, это 2-ая улица в селе Черкизово, дом Утенкова. А это вовсе не барский дом, а так, крестьянская хибара. И никакой, конечно, библиотеки нет. Зачем этот проходимец обманул? Не понимаю! У меня даже в висках ломит и на сердце тяжесть». Я дала покойному две таблетки оволецитина, это от переутомления и мигрени. Сорок копеек отдала, у Феррейна на Никольской покупала. Вот с горя и повесился бедняжка! Не перенес, что с книгами его обманули. Он страсть как их любил!

Фыркая клубами фиолетового вонючего газа, во двор вкатился полицейский автомобиль «Ком-ник». Из его вместительного нутра не спеша вылезли фотограф и дактилоскопист Юрий Ирош-ников, судебный медик Григорий Павловский, частный пристав Мясницкой части Николай Диев-ский и знакомый моим читателям Аполлинарий Соколов, перебравшийся на постоянное жительство из Петербурга в Москву.

Мариана Пятакова повторила им свой рассказ. Она утверждала, что вчера к Абрамову никто не заходил, и посторонних вообще ни у кого не было. Сыщики приступили к осмотру места происшествия. Дверь и замок оказались без повреждений. Окно, несмотря на хорошую теплую погоду, было закрыто, зато форточка распахнута.

— Лев Григорьевич очень боялся пыли, считая ее вредной для книг. Он окно не раскрывал даже в самую жаркую погоду, — объяснил Рацер, уже отказавшийся от мысли ехать к тетушке Анне Ивановне.

— Юрий Павлович, открывай дверь, — распорядился Соколов, уже неоднократно убеждавшийся, что у Ирошникова руки прямо-таки золотые: ему удавалось все, за что бы он не принялся.

Ирошников минут пять попыхтел с замком, пытаясь открыть его методом подбора ключей. На этот раз у него ничего не вышло.

— Дверь закрыта изнутри на задвижку! — заключил Ирошников.

— Теперь сомнений быть не может — Абрамов сам наложил на себя руки, — резюмировал Диевский.

Ирошников влез в чемоданчик, который привез с собой, достал небольшой ломик и легко отжал дверь, улыбнувшись:

— Милости прошу! Соколов восторгнулся:

— Ну, Юрий Павлович, ты фомкой действуешь, как профессиональный взломщик-шнифер.

Ирошников не остался в долгу, насмешливо протянул:

— Во-от и хорошо! Коли из полиции выгонят, так с голода не помру и без дела не останусь.

Сыщики шагнули в квартиру. За ними двигались понятые — Пятакова и Терентьев.

Соколов уже выяснил у Гурлянда, что Абрамов снимает небольшую трехкомнатную квартиру с кухней.

…Теперь библиофил висел в самой большой комнате, служившей, видимо, гостиной.

Веревка была привязана к крюку, к которому крепилась и люстра. Рот у покойного был полуоткрыт, из него выглядывал кончик языка. На шею была накинута, так называемая, закрытая скользящая петля. Не повреждая узлов (способ их завязывания может способствовать разоблачению преступника), разрезали веревку и положили Абрамова на пол.

Доктор Павловский и Соколов внимательно осмотрели труп, и явных признаков повреждений, которые могли произойти от борьбы с возможным убийцей, не обнаружили. Павловский сказал:

— Судя по всему, это самоубийство. Апполина-рий Николаевич, взгляните: след странгуляцион-ной борозды на шее полностью соответствует материалу и форме петли, а также ее косо восходящему направлению. Состояние тела и трупных пятен говорит о том, что смерть наступила где-то около полуночи.

Пятакова, до того молчавшая, ибо ужас сковал ее уста, несколько осмелев, вставила:

— Вот-вот, повесился тут же, как пришел… Соколов строго посмотрел на нее, она тут же осеклась.

Ирошников кивнул головой, соглашаясь с экспертом Павловским:

— Да, пододвинул более чем на метр стол — на ворсе отпечатки волочения ножек, я их сфотографировал. Затем поставил на него и стул — на скатерти видны следы от ножек, поднялся, привязал веревку к крюку, к которому люстра крепится.

— После этого переставил стул под люстру, — предположил пристав Диевский, — голову — в петлю, оттолкнул опору и — готов! Ясно, как Божий день.

Соколов, внимательно следивший за происходящим, распорядился:

— Труп сфотографировали? Сняли отпечатки пальцев? Доктор, вызывайте карету и отправляйте труп в морг на вскрытие. Начинаем обыск.

Там, где вся квартира заставлена шкафами и стеллажами с книгами, обыск — дело необыкновенно сложное и трудоемкое. Общее впечатление у Соколова было таким, что из ценностей ничего не тронуто. В большом палисандровом шкафу, стоявшем в гостиной, во втором ряду обнаружили пакет с тридцатью акциями Русского торгово-промышленного банка стоимостью каждой по две с половиной тысячи рублей каждая. Здесь же, в альбоме литографий «Злополучная поездка…» (название нарочно не придумаешь!), вышедшего в Петербурге в 1864 году, лежали крупные ассигнации — 31 тысяча рублей.

На подмогу вызвали из сыскного управления еще нескольких человек. После многочасового труда Соколов устало вздохнул:

— Да, кажется, это и впрямь самоубийство. Но случай невероятный! Уравновешенный, жизнерадостный человек, который только что жаждал купить книги, вдруг в петлю лезет. Ерунда, чушь!

— Но против фактов не попрешь! — уронил Ирошников. — Тем более, был посыльный от Павловского. В экспертном заключении ясно сказано: «никаких признаков насильственной смерти нет».

— Что ж! — глубоко вздохнул Соколов. — Заканчиваем обыск.

(Чуть позже он скажет своему приятелю, писателю А. И. Куприну, — «отдавая команду закончить обыск, я как никогда остро чувствовал, что дело еще не сделано. Не верил в добровольную смерть Абрамова».)

…Соколов уже шагнул к дверям, как его взгляд остановился на столе. Тот был покрыт длинной скатертью, спадавшей до пола. Подняв ее край, сыщик поднял свернутый вчетверо лист почтовой бумаги. Развернув его, Соколов увидал загадочный чертеж: во всю длину листа проведены восемь горизонтальных линий, а между ними множество вертикальных. Таким образом, получились небольшие прямоугольники. Двенадцать из них были отмечены красным карандашом.

Сыщик весь встрепенулся. Его мозг сверлила мысль: «Эту бумагу мог оставить только тот, кто двигал стол. Сначала уронил чертеж, а потом надвинул стол. Это сделал сам Абрамов? Возможно. А если нет? Тогда во время смерти библиофила в квартире был еще кто-то. И этот „кто-то“ — наверняка убийца Абрамова. В любом случае необходимо расшифровать, что означают эти прямоугольники?